шепнула Мара и поцеловала костяшки его пальцев, чтобы переменить направление мыслей супруга.
— Ты ничего не ешь, — заметил он. — Все только думаешь о чем-то. Мне это не нравится в женщине.
Мара отрезала ломтик тайзового хлебца и подержала его в ладонях:
— Если мой господин разрешит?..
Когда она отщипнула кусочек, Бантокапи усмехнулся.
Хлеб казался безвкусным, но Мара усердно прожевала его и проглотила. Сыну властителя Анасати быстро прискучило созерцание ее мученической покорности, и он послал за музыкантами.
Мара закрыла глаза. Ей нужна была Накойя! Но, будучи всего лишь женой правящего господина, она ничего не могла поделать; ей оставалось только ждать. А он тем временем заказывал музыкантам свои излюбленные баллады или пускался в препирательства с певцом По поводу каких-то нюансов в исполнении четвертого куплета. День стоял жаркий, и при задернутых занавесках воздух в брачной хижине становился все более удушливым и тяжелым. Мара выдержала и это и подала супругу вина, когда его утомила музыка. Она причесала его и зашнуровала ему сандалии. Потом, по его требованию, танцевала перед ним, пока волосы на прилипли к влажным вискам, все это время ощущая, как горит ее лицо от синяков, оставшихся после ночных забав Бантокапи. Ей уже начало казаться, что супруг намерен весь день развлекаться в брачной хижине, но тут наконец он поднялся на ноги и громовым голосом приказал слугам, чтобы ему приготовили носилки. Время, оставшееся до вечера, он проведет в казармах, заявил он, чтобы проверить численность и выучку воинов Акомы.
Мара молилась только об одном — чтобы Лашима послала Кейоку терпение. Измученная духотой и напряжением, она вслед за мужем вышла из хижины на яркий солнечный свет. Она была так подавлена всем случившимся, что совсем забыла о поставленном у хижины почетном карауле и не позаботилась о том, чтобы как-то прикрыть кровоподтек на щеке. Только годы жесточайшей тренировки позволили Кейоку и Папевайо сохранить внешнюю невозмутимость, когда Мара появилась перед ними с этой отметиной позора. Но рука Кейока, сжимавшая древко копья, напряглась так, что побелели костяшки пальцев, а пальцы ног Папевайо, судорожно согнувшись, вдавились в подошвы сандалий. Любой мужчина, который посмел бы учинить такое с их Маройанни, любой — кроме ее законного властителя — не успел бы и шагу шагнуть и упал мертвым. Мара вступила в столь чистый и ясный день, каким только и могли сотворить его боги; но, пройдя мимо своих — бывших своих — сподвижников, она ощутила их ярость, как черную тень у себя за спиной.
Она не успела еще дойти до главного особняка, а брачная хижина уже была охвачена пламенем. По традиции этот временный приют следовало предать огню в ознаменование священного преображения женщины в жену и мужчины в мужа. Перебросив через порог в хижину ритуальный факел, Кейок молча повернулся и направился к казармам, дабы дождаться там приказаний властителя. Папевайо наблюдал, как огонь пожирает бумагу и деревянные рейки перегородок, испачканные подушки и скомканные покрывала. Хотя лицо у него оставалось каменно-неподвижным, в душе бушевал ураган. Многое горело у него на глазах за прожитые годы, но никогда еще это зрелище не приносило ему такого счастья: беснующееся пламя позволяло хотя бы на время отогнать видение — лицо Мары с расплывшимся кровоподтеком на щеке.
Накойи в кабинете не было. Со стесненной душой Мара внезапно вспомнила, что и здесь тоже ее брак изменил весь привычный уклад жизни. Кабинет принадлежал теперь новому хозяину — Бантокапи, властителю Акомы. Отныне в этом доме все станет иным. Джайкен, как и прежде, будет расчерчивать свои таблички во флигеле, отведенном для писцов, но она больше не сможет принимать его для обсуждения хозяйственных дел. Только теперь почувствовав, как безмерно она устала, Мара укрылась в тени дерева уло в своем заветном садике. Садиться она не стала, а лишь прислонилась к гладкому стволу дерева, приказав мальчику-посыльному сбегать за Накойей.
Ожидание показалось ей бесконечным, и журчание воды в фонтане не приносило душевного умиротворения. Когда наконец появилась запыхавшаяся Накойя, ее питомица могла лишь поднять на нее тоскливый взгляд. Вид у Мары был самый жалкий.
— Госпожа?..
Няня нерешительно шагнула вперед. Но когда она увидела кровоподтек на щеке Мары, у нее перехватило дыхание. Не говоря ни слова, старая женщина подняла руки, и в следующее мгновение вчерашняя властительница Акомы была уже лишь испуганной девочкой, плачущей у нее в объятиях.
Рыдания сотрясали худенькое тело Мары, а Накойя ласково гладила ее по плечам.
— Мараанни, дочь моего сердца, — тихо приговаривала первая советница, — я вижу, он не поберег тебя, этот властитель, которого ты взяла в мужья.
Наступило молчание, и тишину сада нарушал лишь печальный плеск фонтана. Но потом — раньше, чем ожидала Накойя, — Мара выпрямилась. На удивление твердым голосом она сказала:
— Да, властитель теперь он — этот человек, которого я взяла в мужья. Но имя Акомы переживет его. — Она вздохнула, потрогала распухшую щеку и с мольбой взглянула на старую наперсницу. — Но, мать моего сердца, пока я не буду уверена, что зачала ребенка, мне необходимо набраться сил, чтобы жить такой жизнью… хотя даже отец и брат заплакали бы, узнай они об этом.
Накойя похлопала рукой по подушкам под деревом, предлагая Маре сесть, и постаралась устроить молодую хозяйку поудобнее. Тем временем служанка принесла таз с прохладной водой и мягкие салфетки. И пока Мара лежала на подушках, Накойя обмыла ей лицо, а потом аккуратно расчесала блестящие спутанные волосы, как в те времена, когда Мара была еще совсем маленькой девочкой. Не прерывая работы, она говорила — говорила совсем тихо, на ушко своей госпоже:
— Мараанни, прошлая ночь не принесла тебе радости, это-то я понимаю. Но и ты должна понять, что твой муж совсем еще молод, он такой же задира и буян, как бычок-трехлетка. И уж если вышло так, что именно с ним свела тебя судьба, — не суди обо всех мужчинах по этому одному.
Она помолчала. Не стоило напоминать, какую ошибку допустила некогда Мара, отмахнувшись от совета старой женщины. Вместо того, чтобы набраться полезных знаний и опыта от нанятого за деньги деликатного наставника из Круга Зыбкой Жизни, юная властительница заупрямилась и поставила на своем. Дорого пришлось ей заплатить за это упрямство.
Накойя легонько прижала салфетку, смоченную в холодной воде, к синякам своей питомицы.
Мара вздохнула и открыла покрасневшие глаза.
В ее взгляде читалась болезненная неуверенность, но не сожаление. Накойя отодвинула в сторону таз и салфетки и одобрительно кивнула. Да, девочка молода и ростом невелика, а сейчас еще и телесно измучена, но в ней чувствуется непоколебимость ее отца, властителя Седзу, когда дело касается семейной чести. Она вынесет это испытание, и имя Акомы не канет в небытие.
Мара оправила свое домашнее платье и вздрогнула, когда задела тканью воспаленные соски.
— Мать моего сердца, мне неведомы повадки мужчин. Я очень нуждаюсь в совете.
Накойя ответила невеселой улыбкой. Она наклонила голову на бок, вытащила из прически все шпильки, а затем начала морщинистыми руками заново скручивать жгут из волос и укладывать его на темени. Это обычное, такое знакомое зрелище помогло Маре хоть немного расслабиться. За ночью всегда следует день, независимо от того, какие тучи скрывают лик луны. Она слушала, что тихо-тихо говорила ей Накойя:
— Дитя, Империя велика, и много сыщется в ней честолюбивых правителей с каменными, жестокими сердцами. И горе тем злополучным слугам, кому приходится много выстрадать под властью таких хозяев. Но несчастья порождают мудрость. Слуги постигли — как постигнешь и ты — великую истину: законы чести могут оказаться обоюдоострым оружием. У каждого шага — множество последствий. Не поступаясь ни преданностью, ни честью, слуга может превратить жизнь жестокого господина в ад на
