налетчика? Или битва все-таки выиграна? Ожидание изматывало; сомнения отнимали последние силы. Явившаяся в полдень Накойя настояла, чтобы госпожа подкрепилась; Мара, благодарная уже зато, что недомогание отступило, сумела проглотить небольшой сочный плод и несколько сладких пирожков.
Закончив трапезу, хозяйка Акомы снова прилегла, чтобы переждать послеполуденный зной. Сон бежал от нее. Ближе к вечеру звуки во дворе стали затихать:
Свободные работники расходились по своим хижинам. Рабов в этот час кормить не полагалось, и везде, где только было возможно, всякая деятельность замирала в это время дня.
Ожидание утомляло хуже самой тяжелой работы; даже повара на кухне ходили злые и хмурые. Издалека Мара слышала, как слуга распекает раба за плохо вымытую посуду. Не в силах больше лежать, Мара встала и, когда пришедшая Накойя поинтересовалась, не требуется ли госпоже чего-нибудь, Мара ответила коротко и резко. В комнате повисло молчание. Потом она отказалась от предложенных ей развлечений — музыки и поэзии; тогда Накойя сочла за благо поискать себе занятие где-нибудь в другом месте.
И только в поздний час, когда от холмов потянулись пурпурные тени, до господского дома донеслись звуки, возвещающие возвращение солдат. Задержав дыхание, Мара прислушалась. Они пели!
Слезы облегчения покатились по ее лицу: если бы верх одержали враги, то они приближались бы с боевыми кличами, готовясь перебить всех оставшихся в поместье воинов гарнизона. Если бы Бантокапи был убит или если бы Акоме пришлось отступить — отряд возвращался бы в молчании. Но нет, звенящие радостью голоса означали победу Акомы.
Мара поднялась и жестом приказала слугам открыть дверь, ведущую на плац. Усталая, но уже сбросившая с плеч гнет неизвестности, она стояла у дверей, пока на виду не показалась колонна воинов; зеленый цвет их доспехов почти скрывался под слоем дорожной пыли. Офицерские плюмажи имели довольно по-трепанный и жалкий вид, но шаг воинов был ровным и уверенным, а песня звучала сильно и бодро. Возможно, кое-кто путался в словах — многие еще просто не успели их выучить, — но одно было ясно: Акома победила. Ветераны и новички распевали с одинаковым воодушевлением: сражение связало их новыми узами единства. Сладок был успех после того горя, что посетило дом какой-нибудь год тому назад.
Бантокапи направился прямо к жене и поклонился; хотя поклон и не был глубоким, эта дань правилам приличия удивила Мару.
— Жена моя, мы вернулись с победой.
— Я счастлива, муж мой. Я так счастлива!
Его, в свою очередь, поразила сердечность ее ответа. Вглядевшись в нее внимательнее, он заметил, что вид у нее нездоровый, и приписал это тяготам беременности.
Испытывая непривычное замешательство, Бантокапи пояснил:
— Это были псы из своры Минванаби и Кеотары, вырядившиеся, как серые воины. Они вздумали пройти вдоль тропы над нашими землями. Собирались напасть на нас перед рассветом, когда все спят.
— Их было много, мой повелитель?
Бантокапи стянул с головы шлем и перебросил его в руки ожидающему слуге. Обеими руками он взъерошил влажные, слипшиеся волосы; на его лице отобразилось полнейшее удовлетворение:
— Ух, как приятно, что можно это скинуть. — Потом, вспомнив, что ему был задан вопрос, он очнулся:
— А? Много ли? — Он призадумался. — Намного больше, чем я ожидал… — Оглянувшись через плечо и высмотрев Люджана, который вместе с Кейоком занимался разведением солдат по казармам, он заорал:
— Сотник, сколько было нападающих, общим счетом?
Над бедламом, царившим во дворе, прозвучал веселый ответ:
— Триста, господин.
Мара постаралась скрыть невольный трепет.
— Три сотни… и все убиты или захвачены в плен! — с гордостью подхватил Бантокапи. Тут его, по-видимому, осенила новая мысль:
— Люджан, а у нас какие потери?
— Трое убиты, трое умирают, и еще пять тяжело ранены.
Ответ прозвучал почти с таким же воодушевлением, из чего Мара сделала вывод, что рекруты Люджана хорошо показали себя в бою.
Бантокапи радостно ухмыльнулся:
— Как тебе это нравится, женушка? Мы ждали в укрытии, расположенном выше их стоянки, потом забросали их стрелами и камнями, а потом загнали прямиком на наши мечи и копья. Твой отец — и тот не проделал бы все это лучше, а?
— Да, муж мой, ты прав. — Ответ дался ей с трудом, но это было справедливо. И на какое-то мимолетное мгновение ее обычное презрение и отвращение к супругу уступило место гордости за его деяние, совершенное ради блага Акомы.
В сопровождении солдата по имени Шенг к ним подошел Люджан. В испытаниях минувшего дня он не растерял своей беспечной галантности: сначала приветственно улыбнулся Маре, а уж потом, отвесив положенный поклон, прервал бахвальство своего властителя:
— Господин, этот человек может сообщить тебе нечто важное.
Получив разрешение говорить и отсалютовав хозяину, солдат доложил:
— Господин, один из пленных — мой родич, я хорошо его знаю. Он приходится сыном сестре жены брата моего отца. Он — не серый воин. Он поступил на службу в дом Минванаби.
Мара слегка напряглась; реакция Бантокапи была бурной и шумной:
— Ха! Я так и говорил. Тащи его сюда. На плацу образовалась некоторая суета, и вскоре дюжий стражник толкнул к ногам Бантокапи человека со связанными за спиной руками.
— Ты — из Минванаби?
Пленник не пожелал отвечать. Забыв о присутствии жены, Бантокапи ударил его ногой в голову. При всей ненависти Мары к Минванаби она вздрогнула. Сандалия с твердыми подковками снова врезалась в лицо пленника, и тот покатился по земле, оставляя за собой кровавый след.
— Ты — из Минванаби? — повторил Бантокапи вопрос.
Пленник ни в чем не признавался. Он верен своему господину, подумала Мара, борясь с приступом тошноты. Но ведь этого и следовало ожидать. Джингу не стал бы посылать слабых духом людей в столь рискованную вылазку: он мог сохранить и положение в обществе, и честь только при условии, что на него не возложат вину за предательское нападение. Однако скрыть истину было невозможно. Приблизился еще один солдат Акомы с подобной же историей; еще в нескольких серых воинах были опознаны солдаты Минванаби или его вассала из Кеотары. Бантокапи еще раз пнул ногой человека, распростертого на земле, но не добился ничего, кроме взгляда, исполненного ненависти.
В конце концов, утомившись, Бантокапи изрек:
— Этот глупец поганит землю Акомы. Повесьте его.
Стоявший поблизости Кейок, сохраняя каменную неподвижность лица, не сказал ни слова. Предав пленных солдат позорной публичной казни, Бантокапи наносил властителю Минванаби тяжелейшее оскорбление. Военнопленные либо удостаивались почетной смерти от меча, либо становились рабами. Только когда застарелая, не знающая пощады кровная месть переходила все мыслимые пределы взаимного озлобления, человек мог позволить себе такой плевок в лицо врагу. Похвалиться подобным деянием значило накликать на свою голову куда более жестокое возмездие… и в конце концов союз с Анасати уже окажется недостаточной защитой роду Акома. Мара понимала, сколь
