устраивало остальных, которые твердили, что ему помогает нечистая сила.
Барка прибыла в Сулан-Ку без приключений. Сундуки с вещами были отправлены на хранение до погрузки на попутный караван, а госпожа пересела в паланкин. Она пообедала в лучшей придорожной таверне и возвращалась домой уже в темноте; воинам приходилось освещать путь факелами.
После короткого пребывания в Кентосани все складывалось таким образом, что Кевин ни разу не смог остаться наедине с госпожой. Поначалу он не придал этому особого значения. Властительнице и прежде случалось уходить с головой в дела Акомы. Это было даже на руку непокорному мидкемийцу. Ему иногда хотелось побыть в одиночестве или отвести душу в мужской компании. Но сейчас им овладело любопытство: ведь до сих пор он так и не узнал, с каким прошением Мара обращалась к хранителю Имперской печати. Пергаментный свиток, закреплявший за ней какие-то права, хранился под замком в ларце с документами, который Мара взяла с собой в паланкин и поставила в ногах.
Айяки с радостным воплем бросился Кевину на шею, и тот не успел проследить, куда делся заветный ларец. Но, видимо, Мара первым делом приказала унести его в надежное место, а уж потом стала отчитывать нянюшек за то, что ребенок так поздно не спит. Когда Кевин спохватился, было уже поздно. Носильщики быстро ушли к себе в барак, а Джайкен, как назло, куда-то запропастился. Мара уселась пить чоку с Накойей, чтобы узнать у нее последние новости. Понимая, что от Аракаси не добьешься ничего путного, Кевин набрался терпения и стал поджидать госпожу в спальне. Она пришла только через час, падая с ног от усталости.
Как только Кевин ее обнял, ему стало ясно: произошло что-то неладное. Улыбка Мары была вымученной, губы оставались холодными. Не успел он и слова сказать, как госпожа хлопнула в ладоши и приказала принести ванну. Потом они воспарили к вершинам страсти, и Кевин забыл обо всем на свете. Когда они спустились с небес на землю, мидкемиец почувствовал, что женщина, которую он держит в объятиях, до сих пор пребывает в странном оцепенении. Мысленно вернувшись назад, он осознал, что их любовное соединение было вопреки обыкновению торопливым и однообразным; более того, Мара отвечала на его ласки с какой-то тайной обреченностью.
Он высвободил руку и бережно отвел с ее лица прядь волос.
— Что случилось?
Мара повернулась на бок, чтобы видеть профиль Кевина, и заученно ответила:
— Дорога была слишком утомительной.
Кевин снова привлек ее к себе:
— Ты же знаешь, как я тебя люблю.
Она уткнулась ему в плечо и промолчала.
— Зачем ты от меня таишься? — мягко упрекнул он. — Признайся, за что ты дала взятку хранителю печати?
Ответ Мары прозвучал с неожиданной резкостью:
— Почему я должна тебе во всем признаваться?
— Как это почему? — Кевин даже привстал от растерянности. — Неужели я для тебя ничего не значу?
— Ты очень много для меня значишь, — вырвалось у Мары. — Ты для меня все.
— Тогда скажи, что за документ ты получила в Кентосани. Я знаю, это как-то связано с Мидкемией.
— От Аракаси ты не мог этого узнать, — заметила Мара с прежней резкостью в голосе.
— Конечно нет. Я подслушал.
Это беззастенчивое признание вызвало у нее вспышку гнева.
— Содержание документа будет известно только мне и моему мастеру тайного знания. Так я решила.
Окончательно убедившись, что у Мары есть какая-то тайна, которая может обернуться бедой для его соотечественников, Кевин проявил настойчивость:
— Ты же сказала, я для тебя кое-что значу. Ответа не было. При свете луны он заметил, как окаменело лицо Мары. Не догадываясь, что ее раздирают внутренние противоречия, Кевин потянулся к ней:
— Неужели после стольких лет близости мы перестали друг другу доверять? Мара, если ты чего-то боишься, зачем держать это в себе?
Она отпрянула. У Кевина перехватило дыхание от обиды и неожиданности.
— Чего мне бояться?
По ее ледяному тону никак нельзя было догадаться, что вопрос мидкемийца задел ее за живое. Она и вправду боялась — что Кевин забрал над ней слишком сильную власть, что из-за него она перестала разбираться в своих чувствах. Сухо, даже враждебно она произнесла то единственное, что могло воздвигнуть между ними стену:
— Ты раб. Рабу не пристало рассуждать, боюсь я или не боюсь.
Кевин взвился:
— Вот как? Просто раб, что-то вроде скотины? — Покачав головой, он сделал над собой усилие, стараясь говорить спокойно. — А я-то думал, что после похода в Дустари, после известной тебе ночи в Кентосани ты увидишь во мне нечто большее. — Кевина затрясло, но он собрал в кулак всю свою волю, чтобы, совсем по-цурански, скрыть обуревавшие его чувства. — Ради тебя, госпожа, я убивал людей. В отличие от вас мои земляки не совершают убийства почем зря.
У Мары защемило сердце. Чтобы не разрыдаться, она напустила на себя еще большую суровость, словно рядом с ней был не возлюбленный, а заклятый враг:
— Не заносись. Ты забываешь, что рабу, взявшему в руки оружие, полагается смертная казнь. А ты — раб, точно такой же, как все остальные. Чтобы получше это усвоить, ты сейчас же уйдешь из моей спальни и проведешь остаток ночи в невольничьей хижине, вместе со своими хвалеными земляками.
Кевин был так потрясен, что не сразу понял весь смысл этих слов.
— Прочь! — бросила Мара, будто вынесла окончательный приговор. — Я приказываю!
Даже охваченный яростью, Кевин сохранял выдержку. Поднявшись с постели, он взял с сундука штаны, но не торопился их надевать. Обнаженный, высокий, он горделиво расправил плечи и ответил:
— Я едва не предал своих друзей, когда стал делить ложе с их угнетательницей. Пусть они варвары и рабы, но они знают цену верности. Счастливо оставаться, — закончил он, резко повернулся и ушел, не поклонившись.
Мара долго сидела в неподвижности. Когда у нее из глаз наконец хлынули слезы, Кевин уже тихонько стучался в окно хижины, где ночевал Патрик.
— Кев? — удивленно спросил сонный голос. — Ты ли это, братишка?
Только переступив через порог, Кевин вспомнил, что в невольничьих хижинах нет светильников. Он наклонился, выбирая место, а потом осторожно сел на сырой земляной пол.
— Мать честная, — пробормотал Патрик, не вставая с убогой циновки, служившей ему и постелью, и столом, и стулом, — и впрямь ты. Принесла же тебя нелегкая среди ночи! Или забыл, что нас затемно выгоняют на поля?
