обратился к неподвижной фигуре на троне:
— Властительница…
— Ты хочешь что-то сказать мне, властитель Палтепара? — перебила его Мара.
От подобного отпора властитель едва не лишился дара речи. Напоминая своим пышным нарядом павлина с распущенным хвостом, он выпятил грудь колесом и смерил взглядом женщину на помосте. Ответный взгляд был тверд, а воины за спиной Мары словно онемели. Но по цуранским понятиям подобная подчеркнутая невозмутимость была выразительнее любых слов.
Властитель откашлялся.
— В добром ли ты здравии, госпожа?
Это была капитуляция. Мара улыбнулась:
— О да, досточтимый властитель. А как твое здоровье?
Мужчина в синем, смирившись с поражением, спокойно возобновил переговоры со спутниками.
— Один готов, — вполголоса произнес Кевин.
— Не так, — поправила его Мара, поигрывая веером и маскируя таким образом собственное облегчение. — Шестеро готовы. Властитель, который приветствовал меня, по рангу стоит выше остальных: из них двое — его вассалы, а двое других клятвой скрепили союз с ним. Судя по тому, что они все еще разговаривают друг с другом, все поддержат его решение.
Победа была знаменательной: прибывающие властители, едва войдя в Палату, уже видели, что одна из влиятельнейших семей клана признала главенство Акомы. Не имея намерений оспаривать права Мары, они с разной степенью воодушевления приветствовали ее и расходились по местам.
И наконец в палате появился властитель Беншаи из Чековары — признанный обладатель титула предводителя клана Хадама. Он стремительно направился к своему месту; вокруг его дородного тела вздувались, подобно парусам, яркие одежды. Не прерывая разговора с одним из своих советников, являя собой живое воплощение полнейшей уверенности в собственной значимости, Беншаи был уже на полпути к нижнему ярусу, когда заметил на принадлежавшем ему месте женскую фигуру.
На мгновение он встал как вкопанный, вытаращив глаза, затем жестом заставил умолкнуть словоохотливого советника и с удивительной (для особы со столь объемистой фигурой) резвостью преодолел оставшиеся десять ступеней, чтобы встать лицом к лицу с властительницей Акомы.
Тактика Мары теперь была совершенно ясна, так что Кевин воздержался от дальнейших замечаний. Несмотря на то что входить в Палату пораньше полагалось правителям рангом помельче, Мара добилась желаемого эффекта: всякий, кто стоял на полу у подножия подмостков и вынужден был смотреть на нее снизу вверх, оказывался в заведомо невыгодном положении.
— Властительница Мара… — начал властитель Чековары.
— Я здорова, досточтимый властитель, — перехватила инициативу Мара. — Здоров ли ты сам?
Кое-кто из захудалых правителей постарался подавить смешок. Ответ Мары на незаданный вопрос создавал впечатление, будто предводитель клана признал за Марой право на более высокое, чем у него, положение в обществе.
Властитель Беншаи вскипел от возмущения и бросился отвоевывать позиции:
— Я вовсе не то…
— Вовсе не что, досточтимый властитель? — снова перебила она его. — Прости, я полагала, ты придерживался правил вежливости.
Однако человека, привыкшего распоряжаться, нельзя надолго выбить из колеи словесными выкрутасами. Придав своему голосу должную меру властности, он заявил:
— Госпожа, ты сидишь на моем месте.
Властительница Акомы ответила ему ледяным взглядом. Столь же надменным тоном она отчеканила — так, чтобы никто в зале не пропустил мимо ушей ее слова:
— Я придерживаюсь иного мнения.
Властитель Чековары выпрямился во весь рост.
— Да как ты смеешь! — рявкнул он с такой силой, что у него задребезжали металлические украшения на шее и запястьях.
— Тихо! — потребовала Мара, и собравшиеся в зале повиновались.
Их покладистость не ускользнула от внимания господина Беншаи. Поворотив короткую шею, он свирепо оглядел своих союзников, оказавшихся столь ненадежными. Лишь гордость не давала ему сникнуть.
— Пришло время поговорить начистоту, сородичи, — объявила Мара, обращаясь не только к властителю Чековары, но и ко всему собранию.
Теперь уже в просторном зале установилось гробовое молчание.
Придавая огромное значение узам крови, цурани старались без особой надобности не подвергать испытанию крепость этих уз. В повседневной жизни каждое обращение к родственным связям считалось сугубо личным, хотя и важным делом, и лишь тогда, когда под угрозой оказывались долг и честь, можно было услышать публичное воззвание ко всему клану. Словно не замечая того, что властитель Чековары все еще стоит в замешательстве у подножия возвышения, Мара продолжала речь.
— Волею судьбы вы все принадлежите к клану, издавна покрытому славой… — Чтобы поднявшийся гул одобрения не заглушил ее следующие слова, ей пришлось повысить голос:
— но не обладающему достаточной силой. — Зал снова притих. — Мой отец считался одним из самых знатных властителей в Империи. — И на этот раз ее поддержали несколько голосов. — Но когда его дочери пришлось в одиночку защищаться от могучих врагов, никому из сородичей не пришло и в голову оказать ей даже видимость поддержки.
Мара обвела взглядом притихшие галереи.
— Я не хуже вас понимаю, отчего так случилось, — сказала она. — Однако политические резоны кажутся мне недостаточным оправданием. Кроме того, — с горечью заметила она, — нас не мучает совесть. Так уж устроена жизнь в Цурануани, говорим мы себе. Если убита юная девушка, если священный натами какой-нибудь славной семьи перевернут гербом в грязь — посмеет ли кто-нибудь оспаривать всеобщее убеждение, что такова была воля богов?
Мара впивалась взглядом в каждое лицо, ища в нем признаков несогласия.
— А я утверждаю, что воля богов ни при чем! — вскричала она, прежде чем самые смелые из правителей успели запротестовать.
Ее слова раскатились по галереям, и страстная сила убеждения, вложенная в них, приковала всех к креслам.
— Я Мара из рода Акома. Я та, которая заставила считаться с собой властителя Анасати и нанесла поражение властителю Джингу Минванаби, находясь под крышей дома его предков! Я, которая превратила Акому в самую могущественную семью клана Хадама! Я утверждаю, что мы сами вершим свою судьбу и определяем свое место на Колесе Жизни! Кто рискнет возразить мне?
Зал отозвался гулом; некоторые властители заерзали на местах, почувствовав себя неуютно. То, что они услышали, отдавало богохульством.
— Госпожа, ты высказываешь опасные мысли! — выкрикнул кто-
