— Досточтимый кузен, — вежливо сказал он, — соблазн использовать шпионов прямо сейчас действительно велик. Однако необходимо выждать время, чтобы точно рассчитать удар. Мы не должны обнаруживать свои намерения. Ведь на Мару работают не какие-нибудь мелкие ничтожества. Эти люди по-своему безраздельно преданы Акоме. Подобно воинам, они готовы в любой момент расстаться с жизнью. Стоит только Маре заподозрить, что мы держим их под прицелом, как она прекратит с ними всякую связь. А они скорее умрут, чем пойдут на предательство. Если у них не хватит смелости броситься на меч, мы сможем доставить себе призрачное удовольствие в виде изощренной публичной казни, но это не даст дому Минванаби ни малейшего преимущества.
— Мастер тайного знания Акомы наверняка готовит им замену, — поддержал Инкомо. — Так у нас все силы уйдут на выслеживание новых осведомителей.
Тасайо продолжал, обращаясь к Десио:
— До осени не стоит предпринимать никаких открытых шагов. Этого срока вполне достаточно, чтобы тайно перебросить воинов в Дустари и под видом кочевников изрядно насолить Маре и Ксакатекасу. Пусть Мара все лето сходит с ума от неизвестности. Пусть мучается бессонницей и вздрагивает от каждого шороха. Пусть гадает: не перекроем ли мы ей доступ к рынкам? не восстановим ли против нее возможных союзников? не ограбим ли ее склады? Ей в голову полезут самые черные мысли, и всякий раз она будет просыпаться в холодном поту. — Желтоватые глаза Тасайо вспыхнули плотоядным огоньком. — А осенью, после сбора урожая, когда у нее наступит полный упадок сил, мы нанесем удар. Кейок простится с жизнью; если повезет, то и командир авангарда Люджан отправится вслед за ним. Гарнизон Акомы будет обезглавлен. На командных постах окажутся неопытные воины. Армия, на протяжении тридцати лет воевавшая под началом одного и того же полководца, неизбежно развалится. — Весь облик Тасайо выражал убежденность. — А теперь подумай сам, кузен, что получится, если мы проявим излишнюю поспешность. Что будет, если Высший Совет призовет Акому в Дустари, пока Кейок еще жив-здоров?
Десио слушал не перебивая. В этих речах не содержалось ничего нового, однако многократное повторение всегда придавало ему уверенности. Инкомо отдавал должное молодому воину — его расчет был безупречен. Когда правитель Десио терзался неуверенностью, он мог наделать любых бед. Между тем над Минванаби довлела кровавая клятва, принесенная Красному богу. Малейшая ошибка грозила обернуться катастрофой. Уже не в первый раз Инкомо спросил себя: почему боги не поменяли местами двоюродных братьев?
Десио издал глухой смешок, а потом перестал сдерживаться и разразился восторженным хохотом:
— Кузен, у тебя блестящий ум! Просто блестящий!
— Рад служить твоей чести, господин, во имя торжества Минванаби, — скромно отозвался Тасайо.
С наступлением лета Акома взбудоражила южные рынки. Поставки шелка застали торговцев врасплох. На торгах Акома неизменно одерживала верх; в знатных домах по всей Империи только об этом и судачили. Джайкен едва не плясал от радости: чо-джайны были обеспечены заказами на пять лет вперед. Словно по мановению руки в Акому пришло благоденствие. Мало кто в центральной части Империи мог с ней соперничать.
Мара с улыбкой наблюдала за торжеством хадонры. Успехи не пришли сами собой, просто у нее еще не было времени оценить нынешнее положение. Буквально через час после получения известий об очередных торгах Маре доложили, что властитель Тускалоры, увязший в долговых расписках, просит Акому принять под покровительство его семью.
Старшие советники Акомы собрались вокруг Мары в парадном зале для встречи с властителем Джиду. Позади кресла Мары выстроился почетный караул. По правую руку от нее восседала Накойя, по левую — Кейок и Люджан. Торжественная церемония готовилась по всем правилам. Не оплошал и Джиду Тускалора: его тучные телеса, умащенные дорогими благовониями, ради такого случая были облачены в великолепный голубой шелк. В прежние времена Мара ликовала бы от удовлетворения при виде опасного противника, поставленного на колени, тем более что Джиду после смерти Бантокапи совершенно перестал с ней считаться. Она чуть не погибла от происков этого соседа, но злорадствовать ей не хотелось. Наверное, за прошедший год она набралась опыта, да и общение с мидкемийцем не прошло даром.
Случись такое раньше, она бы думала только о триумфальной победе Акомы. Теперь же ей было не спрятаться от взгляда припухших глаз Джиду, в которых тлела ненависть. В какой-то миг Мара даже пожалела, что не пошла другим путем: ведь можно было проявить великодушие и позволить Джиду восстановить пошатнувшуюся честь Тускалоры — он бы проникся благодарностью и добровольно встал на ее сторону. Между тем правитель Джиду, неестественно распрямив плечи, готовился отдать свой род на милость Акомы. Когда он выдавил из себя постыдные слова нижайшего почтения, Маре вспомнился негодующий вопрос Кевина: «Неужели благородные цурани от рождения настолько бесчувственны? « И все же господин Джиду не заслуживал снисхождения. В Великой Игре милосердие было привилегией самых сильных; у всех остальных оно считалось признаком трусости. Хозяин Тускалоры не умел считать деньги, однако он обладал хорошо обученной армией и отличался завидным стратегическим умом. Его верность мог перекупить кто угодно, поэтому Мара не обольщалась по поводу надежности своих южных границ. Превратившись в вассала Акомы, Джиду терял право заключать другие союзы. Честь его рода отныне была в руках Мары и ее наследников. Теперь он не мог даже броситься на меч без ее разрешения.
— Ты ступила на скользкий и опасный путь, госпожа Мара, — предостерег властитель Тускалоры: все члены его клана и приверженцы партии Желтого Змея встретили в штыки весть о том, что Акома подмяла под себя их союзника и единомышленника.
— В Великой Игре нет легких путей, — ответила Мара, и это не прозвучало простой отговоркой, ибо Аракаси постоянно предупреждал, что против ее рода то и дело замышлялись коварные злодеяния. Хотя в ее душе шевельнулось что-то похожее на жалость, сомнениям места не было. — Я готова принять твою присягу, господин Джиду.
Властитель Тускалоры склонил голову. По сигналу Мары Люджан вышел из шеренги воинов, подняв фамильный меч Акомы, выкованный — что было большой редкостью — из металла. Сверкающее лезвие коснулось шеи Джиду, который через силу произнес присягу на верность и только после этого поднялся с колен.
— О повелительница, — от этого слова у него во рту остался привкус яда, — позволь мне удалиться.
Мара медлила с ответом. В ней боролись два желания: утвердить свою власть над вассалом и в то же время облегчить его позор. Правитель Джиду побагровел, воины насторожились.
— Нет, погоди, Джиду, — наконец произнесла она. — Акоме нужны союзники, а не рабы. Не держи на меня зла; объединение сил выгодно нам обоим. — Ее голос звучал твердо, но доверительно. — Не жди пощады от моих врагов, господин Джиду. Властитель Минванаби — тот требует от своих вассалов клятвы в соответствии с Тан-джин-ку. — Этот древний обычай обозначал абсолютное повиновение; человек, связанный кодексом Тан-джин-ку, попадал в полную зависимость, граничащую с рабством. — Когда Бару ли Кеотара унаследовал отцовскую мантию, он отказался безропотно подчиняться Минванаби и в результате лишился мощной поддержки. Барули очень страдает: он хочет, чтобы его считали независимым. Заметь, Джиду, я не унижаю тебя требованием безраздельной власти над судьбами всех твоих подданных.
Правитель Джиду слегка кивнул, признавая правоту этих слов, но его не оставили чувства озлобленности и стыда. Он оказался в самом жалком положении: попал в зависимость от женщины, которую некогда замышлял убить. Однако в голосе Мары звучало нечто такое, что заставило его прислушаться к ее речам.
— Я собираюсь вести дела так, чтобы обе наши семьи от этого только выиграли, — объявила Мара. — В любом случае ты будешь, как и раньше, распоряжаться у себя в поместье. Доходы от продажи чокала останутся в казне Тускалоры. Я не настаиваю, чтобы твой род платил
