Мара так и ахнула при сравнении с существами, похожими на кошек и известными исключительной драчливостью самок:
— Люджан сказал такое?
Сарик промолчал, и Мара заподозрила подвох.
— Люджан ничего подобного не мог сказать! — воскликнула она в негодовании. — Чего ты добиваешься своими шуточками? Хочешь поссорить меня со своим кузеном?
Сарик скрылся под маской придурковатого простофили.
— Убирайся! — приказала ему хозяйка. — Оставь меня и пришли сюда Камлио. Она, может быть, и не желает принять ванну, но я-то уж точно хочу. И это надо сделать до того, как мы окажемся в открытом море и начнется сильная качка: тогда уже нам будет не до ванн.
— Как будет угодно госпоже, — сказал Сарик, плавно поднимаясь для положенного поклона.
Когда он вышел, ничуть не пристыженный, властительница сообразила, что он добился своей цели: от ее угнетенного состояния не осталось и следа. Да, ей не довелось побывать в Равнинном Городе, не довелось разделить со спутниками радостное возбуждение, овладевающее человеком во время отплытия корабля, но она направлялась в такие земли, куда, насколько ей известно, не ступала еще нога ни одного человека из Акомы.
Позднее, выкупавшаяся в ванне и умащенная благовониями, хотя и одетая в самое простое платье, властительница стояла на носу «Коальтеки», наблюдая, как срывается пена с гребней волн и как, играя, выпрыгивают из воды радужные рыбы-джейлоры. Когда их чешуя сверкала в лучах закатного солнца, Мара смеялась от восторга, не обращая внимания на буравящие взгляды Камлио.
— Что ты здесь видишь интересного, когда кругом одна вода? — однажды спросила ее куртизанка, не скрывая отвращения, которое вызывали у нее раскинувшиеся вокруг безбрежные просторы. Казалось, она умышленно опустила обращение «госпожа», как будто специально стараясь рассердить Мару.
— Я вижу красоту, — ответила Мара, словно не замечая издевки в вопросе спутницы. — Я вижу жизнь. Надо дорожить минутами покоя, которые выпадают между битвами. Это я поняла, когда стала властительницей.
К ним подошел Люджан. Его шлем без плюмажа отливал кобальтово-синим блеском на фоне темнеющего неба. Поклонившись Маре, он доложил:
— Мы идем с хорошей скоростью, госпожа.
Мара подняла брови:
— Ты стал моряком, военачальник?
Люджан улыбнулся. В выражении его лица было меньше лукавства, чем у Сарика, но ровно столько же беспечности.
— Нет, — признался он, — но так сказал капитан.
Он снял шлем и скорчил недовольную гримасу, потому что этот головной убор был подогнан хуже, чем другой, более тонкой работы, который остался в Сулан-Ку. Расчесав пятерней волосы, он глубоко вдохнул морской воздух.
Несмотря на присутствие Камлио, которая стоя-ка с самой безразличной миной на лице, Мара вымолвила:
— Это путешествие вызывает воспоминания…
Люджан поднял глаза на верхушку фок-мачты, а потом обвел взглядом яркий размах парусов, освещенных последними лучами золотого заката:
— Мне тоже не хватает варвара, госпожа. Пусть бы он даже и провел половину путешествия склонись над тазом.
Мара не могла не рассмеяться.
— Бесчувственный солдафон! — упрекнула она шутника. — Дай срок, в один прекрасный день шторм встряхнет твой желудок посильней! Вот тогда тебе станет понятно, что морская болезнь — это не такая уж забавная штука.
— О боги, — взмолился Люджан в притворном ужасе. — Не насылайте на меня такую кару, когда мой кузен на борту. Он сварит мне суп из рыбьей чешуи, заставит меня проглотить это вместо лекарства, а потом растрезвонит всем моим любимым девушкам из Зыбкой Жизни, какое у меня было зеленое лицо.
Камлио застыла в безмолвном ожесточении, но Люджан обернулся к ней с обезоруживающей улыбкой, перед которой не могла устоять ни одна провинциальная красотка.
— Тут нет никакого оскорбления, цветик, просто все мои девушки любят свою работу. Со мной они не скупятся на ласки, а я не обращаюсь с ними как с частной собственностью. Я ведь не из тех господ, которые раньше оплачивали твои услуги. Прислушайся к голосу разума и перестань искать им подобных в каждом встречном мужчине.
У Камлио был такой вид, как будто она вот-вот начнет плеваться ядом. Потом она откинула назад свои золотистые волосы, подобрала кричаще-пестрое одеяние и, гордо выпрямившись, удалилась. Ни малейшим движением не показав, что слышит, какие замечания отпускают матросы ей вослед, она спустилась по трапу в каюту помощника капитана, которая была отдана в ее распоряжение на время плавания.
— Не говори так, — остановила Мара Люджана, почувствовав, что очередной эпитет вот-вот сорвется у него с языка. — Ты наверняка вызывал бы у нее меньшую враждебность, если бы перестал называть ее цветиком.
Люджан не принял упрека:
— Но ведь это ей очень подходит. Если бы даже она расцарапала себе лицо и у нее на всю жизнь остались шрамы, все равно при одном лишь взгляде на эти формы любого мужчину пот прошибет.
Не успел он это сказать, как густо покраснел, устыдившись своей прямоты: бравый офицер лишь сейчас вспомнил, что беседует с особой женского пола, да к тому же его госпожой.
Мара ободряющим жестом коснулась его руки:
— Меня не оскорбляет то, что ты говоришь со мной так откровенно, Люджан. Ты как будто заменил мне погибшего брата…
Люджан снова водрузил шлем на голову.
— Я знаю тебя, госпожа, как знаю собственное сердце. Но эта Камлио ставит меня в тупик. Я не знаю, что в ней нашел Аракаси.
— Самого себя, — ответила властительница. — Он видит события, которые пережил в юности, и хочет избавить ее от боли, которую некогда испытал сам.
Она смотрела куда-то вдаль, пытаясь дать себе ответ: может быть, именно в этом кроется причина, из-за которой ее так угнетает натянутость в отношениях с Хокану. Интересно, а вот Люджан сумел бы понять, почему ее муж так холодно отнесся к рождению дочери? Если бы Люджан был братом Мары, а не ее военачальником, она могла бы его спросить. Но здесь, на палубе корабля, где снуют люди, следовало сохранять подобающий вид и дистанцию.
В густеющих сумерках Мара всматривалась в лицо собеседника. За годы, прошедшие с тех пор, как она избавила его от судьбы серого воина, на этом лице прорезались новые морщины, а на висках начала серебриться седина. До этой минуты она и не замечала, что Люджан с годами все больше напоминает обликом Кейока — обветренного, жилистого, невозмутимого… Мы стареем, печально подумала Мара. И что же осталось от дней минувших и от всех наших трудов? Ее дети защищены от врагов не лучше, чем была защищена когда-то она сама, и, если бы Хокану не был столь искусным полководцем, ему, возможно, пришлось бы проливать кровь своих ближайших родственников, чтобы удержать на почтительном расстоянии свору честолюбивых кузенов.
Мара вздохнула, напомнив себе, что если бы ее брат остался в живых и унаследовал Акому, то, вероятнее всего, пост Имперского Стратега достался бы кому-нибудь из
