Белая пыльная ткань болталась на стенах, точно гигантский бинт. Пол был усеян отвратительным месивом из обглоданных костей, огрызков и фруктовой кожуры. Среди отбросов Эшлим обнаружил несколько книг, листы бумаги с набросками — полупознавательными, полунепристойными, — и, к своему ужасу, две маленьких работы Одсли Кинг: «Шезлонг в квартале Вителотте» и ранняя гуашь «Большая арка за Сокровенными Вратами». Последняя совсем размазалась, и восстановить ее было невозможно. В углу, рядом с мотками волос и ржавой лопатой валялся овечий череп, украшение пиршества, устроенного карликом в честь Толстой Мэм Эттейлы — в ту ночь, когда она пыталась предсказать ему будущее. Великий Каир швырнул его туда в приступе гнева или раздражения. Один апельсин, совершенно высохший, еще торчал из левой глазницы, цинично оглядывая почерневшие своды помещения, чьи перекрытия тысячелетиями впитывали дым странных курений и благовоний Послеполуденных Культур.
Посреди этого разгрома, окруженный баррикадой переломанной мебели, стоял Великий Каир.
На нем были темно-зеленые чулки и безрукавка, сшитая из зеленых кожаных ромбов. На голове красовалась широкополая соломенная шляпа с низкой округлой тульей, украшенная пучками совиных перьев, кукурузными початками и лакированными крыжовинами. Кем бы он ни был прежде, сейчас он казался Эшлиму нахальным ребенком-стариком. В одной руке он что-то крепко сжимал — что именно, Эшлиму было не разглядеть, а в другой — толстые, покрасневшие от работы пальцы Толстой Мэм Эттейлы, которая взирала на него почти по-матерински — торжественно и снисходительно. На площади Утраченного Времени ее узнавали по пышному платью из желтого атласа; сейчас она была именно в этом платье. Такого же цвета ленты обвивали ее мощное предплечье, на голове сиял венок из бессмертников. У ног странной пары веером лежали пять карт из гадальной колоды, которые должны были сгореть вместе с ветками бузины и старыми письмами, если бы Эшлим не спас их из огня в саду Одсли Кинг.
— Что вы делаете? — шепотом спросил Эшлим. Карлик подарил ему скромную улыбку, потом чуть пошевелил свободной рукой и показал кусок мыла, утыканный обломками бритвенных лезвий.
— Погодите! — закричал Эшлим. Сейчас должно было случиться что-то ужасное. Художник завопил не своим голосом и бросился через зал:
— Как насчет Одсли Кинг?
Гадалка подняла руку. Карлик заморгал. Карты, лежащие на полу, осветила радужная вспышка — казалось, под ними внезапно зажегся ослепительный свет. Эшлим чувствовал, как блики ползут у него по лицу: желто-зеленые, алые, глубокого синего цвета, точно отсветы тающего витража. Они скользили по древней зале, и в этом было что-то невыносимо новое. Художник отшатнулся.
— Погодите!.. — воскликнул он, защищая рукой глаза. Но прежде чем ему это удалось, он успел увидеть, как карлик и гадалка начинают сжиматься, словно этот странный слепящий свет иссушает их, превращая в подобие волосяных куколок. Какая-то бумажная лента все быстрее и быстрее кружилась на полу, точно мусор на углу во время сильного ветра, пока оба со слабым вскриком не упали прямо на карты.
Комнату залило белое сияние, настолько яркое, что сквозь кожу и плоть можно было разглядеть собственные кости. Эшлим застонал и тяжело рухнул на пол.
Когда он смог снова открыть глаза, в комнате не осталось никого, только он и карты. Сияние, которое все еще исходило от маленьких картонных прямоугольников, опалило их, и они разлетелись по всем углам. Художник опустился на колени, подобрал их, шипя от боли и дуя на кончики пальцев… и ему показалось, что на карте под названием «Город» появились две фигурки, бегущие в сторону башен.
— Погодите! — прошептал он, чувствуя, что сходит с ума от страха и горя.
Свет угас так же внезапно, как и вспыхнул.
После гибели одного союзника и бегства двух других Эшлим остался один — и не узнавал места, где его оставили. Однажды ночью чумная зона раздвинула свои границы на две мили, а то и на три. Высокий Город наконец-то был взят. Позже Эшлим напишет:
Здесь Эшлим столкнулся с Братьями Ячменя, Гогом и Мэйти, которые поднимались навстречу из Низкого Города, держа в объятьях огромное количество бутылок. Всю ночь они оплевывали полы в кондитерской Эгдена Финчера. Увидев, что Эшлим направляется в их сторону, они встретили художника сальными усмешками и побежали обратно, точно нашкодившие сорванцы, толкая друг друга и перешептываясь:
— Смотри, да это же викарий!
Но у подножия лестницы возле маленьких железные ворот, через которые предстояло пройти каждому, кто хотел попасть в Низкий Город, Братьев словно одолели сомнения. Они преградили портретисту путь, фыркая, покашливая и вытирая носы рукавами.
— Пропустите меня! — выдохнул Эшлим. — Думаете, мне охота тратить на вас время? Один мой друг уже умер, и в этом вы виноваты!
Братья смущенно уставились на носки своих «веллингтонов».
— Послушайте, ваша честь, — пробормотал Мэйти. — Мы не знали, что тогда было воскресенье. Простите.
В это время он украдкой пытался отчистить один ботинок ребром другого от вонючей глины. Его брат
