было больно поднимать руки, чтобы чистить ее, но я все равно делал это.
Волк приходил и уходил, когда ему было угодно. Он присоединялся к нам с шутом на прогулках и возвращался в хижину вместе с нами. Меня почти огорчало то, как быстро он привык. Шут ворчал из-за следов когтей на двери и шерсти на коврах, но на самом деле они нравились друг другу. На рабочем столе шута из кусочков дерева начал по частям возникать игрушечный волк. Ночному Волку пришлось по вкусу особое печенье с зерном, которое больше других нравилось и шуту. Когда шут ел его, волк усаживался рядом и пристально смотрел на него, проливая на пол целые озера слюны, пока шут не сдавался и не бросал ему кусочек. Я бранил их обоих, объясняя, что сласти могут сделать с волчьими зубами и шкурой, но они не обращали на меня ни малейшего внимания. Думаю, я немного ревновал из-за того, как быстро волк начал доверять шуту, пока Ночной Волк прямо не спросил меня:
– Так. Значит, ты стал кукольником? – лениво спросил я шута в один прекрасный день. Я облокотился на рабочий стол и смотрел, как его пальцы соединяют руки, ноги и торс Джека Попрыгунчика с палочкой, на которой он должен был держаться. Волк распростерся под столом и спал как убитый.
Он пожал плечом:
– Когда я пришел сюда, стало очевидно, что при дворе короля Эйода нет места для шута. – Он коротко вздохнул. – Да и не то чтобы я хотел быть шутом кого-либо, кроме короля Шрюда. А раз так, мне пришлось подумать о других способах зарабатывать себе на хлеб. Однажды вечером, сильно напившись, я просил себя, что я умею делать лучше всего. И сам себе ответил: «О, конечно, быть куклой». Дергаться на ниточках судьбы, а потом быть отброшенным в сторону и превратиться в бесформенную груду. А поскольку это так, я решил, что не буду больше танцевать, когда меня дергают за ниточки, а буду дергать за них сам. На следующий день я проверил свое решение. Очень скоро я обнаружил, что это занятие мне нравится. Простые игрушки, с которыми я вырос, и те, что видел в Баккипе, были удивительно странными для здешних детей. Оказалось, что мне почти не приходится иметь дело со взрослыми, и это пришлось мне по душе. Дети здесь очень рано учатся охотиться, ловить рыбу, ткать и жать, и все, что они зарабатывают, принадлежит им. Так что скоро у меня было все, что мне нужно. Я обнаружил, что дети гораздо быстрее принимают необычное. Их любопытство занимает их больше, чем презрение к объекту, вызывающему его.
Его бледные пальцы осторожно завязали узелок. Потом он поднял свое творение и заставил его танцевать для меня. Я наблюдал за его веселыми ужимками и испытал запоздалое желание иметь такую игрушку из ярко раскрашенного дерева с тщательно ошкуренными краями.
– Мне бы хотелось, чтобы у моей дочери были такие вещи, – услышал я собственные слова. – Хорошо сделанные игрушки, мягкие яркие рубашечки, хорошенькие ленточки и куклы, которых можно обнимать.
– У нее будут, – мрачно пообещал он, – будут.
Время тянулось медленно. Мои руки снова начали выглядеть нормально, и на них даже появились мозоли. Целительница сказала, что бинты со спины можно снять. Я начал беспокоиться, но знал, что у меня еще недостаточно сил для путешествия. Мое волнение, в свою очередь, возбуждало шута. Я не представлял, как много брожу взад-вперед по комнате, пока однажды вечером шут не поднялся со стула и не подвинул стол так, чтобы поставить его поперек моего пути и сбить меня с курса. Мы оба рассмеялись, но это не сняло подспудного напряжения. Я начал думать, что разрушаю мир и покой всюду, куда попадаю.
Часто заходила Кеттл и доводила меня до безумия рассказами о свитках, говоривших о Белых Пророках. Слишком часто в них упоминался Изменяющий. Время от времени она втягивала в дискуссию шута. Гораздо чаще он просто бурчал что-то себе под нос, когда она пыталась объяснять это все мне. Мне почти недоставало ее прежней молчаливости. Признаюсь, что чем больше она говорила, тем больше я поражался, как женщина из Бакка могла оказаться так далеко от своей родины и стать приверженкой далекого учения. Но прежняя Кеттл немедленно возникала и отклоняла все мои хитро поставленные вопросы.
Приходила Старлинг, не так часто, как Кеттл, и обычно в те часы, когда шута не было дома. Казалось, эти двое не могут находиться в одной комнате и не высекать искры друг из друга. Как только я смог немного передвигаться, она начала уговаривать меня ходить с ней на прогулки, – возможно, для того, чтобы избежать общества шута. Полагаю, прогулки с ней были полезны мне, но не приносили особого удовольствия. Зимний холод и беседы со Старлинг одновременно беспокоили и подхлестывали меня. Она часто говорила о войне в Бакке и рассказывала обрывки новостей, услышанные от Чейда и Кетриккен, с которыми она проводила много времени. По вечерам она играла для них, насколько это было возможно при поврежденной руке и чужой арфе. Она жила в главном зале дворца. Казалось, придворная жизнь нравится ей. Она часто бывала оживленной и полной энтузиазма. Похоже, она полностью пришла в себя после всех несчастий, и жизнь теперь еще больше бурлила в ней. Даже ее рука хорошо заживала, и Чейд помог ей выменять доску, чтобы сделать новую арфу. Мне было стыдно, но ее оптимизм только заставлял меня чувствовать себя старше и слабее. Час или два с ней выматывали меня так, словно я объезжал упрямую лошадь. Она постоянно добивалась моего согласия. Я сопротивлялся.
– Он меня нервирует, – сказала она однажды в одной из своих бесконечных обличительных речей против шута.
– Он нравится им, а они нравятся ему, – устало возразил я. – Он не жесток с ними. Он дразнит их, как дразнит всех. Дети это любят. Ни один ребенок не хочет, чтобы с ним разговаривали свысока.
Быстрая прогулка утомила меня. И мне уже надоело защищать шута от ее нападок.
Она не ответила. Я почувствовал, что за нами следует Ночной Волк. Он скользил от небольшой рощи к занесенным снегом кустам маленького сада. Я сомневался, что его присутствие было величайшей тайной для жителей Джампи, но все же он чувствовал себя неловко, открыто ходя по улицам. Но так приятно было знать, что он рядом!
Я попытался сменить тему.
– Я уже несколько дней не видел Чейда, – рискнул я. Мне очень не нравилось выуживать из нее новости о нем. Но он не приходил ко мне, а я не шел к нему. Я не ненавидел его, но не мог простить ему планов относительно моего ребенка.
– Я пела для него прошлой ночью. – Она улыбнулась воспоминанию. – Он был в прекрасной форме. Ему даже удалось вызвать улыбку на устах Кетриккен. Трудно поверить, что он столько лет прожил в такой изоляции. Его светские манеры безупречны. А как он умеет дать женщине понять, что она нравится! И…
– Чейд? – недоверчиво переспросил я. – Светские манеры?
– Конечно, – весело сказала она. – Он может быть совершенно очаровательным, когда у него есть желание и время. В другую ночь, когда я пела для них с Кетриккен, он с таким изяществом рассыпался в благодарностях! У него язык придворного кавалера. – Она улыбнулась про себя, и я понял, что сказанное Чейдом осталось между ними. Попытка представить себе старика в роли покорителя женщин заставила меня размышлять в непривычном направлении. Я не мог придумать, что сказать, и оставил ее с этими приятными воспоминаниями. Через некоторое время она неожиданно добавила: – Он не пойдет с нами, знаешь ли.
– Кто? Куда? – Я не мог решить, стал ли я тугодумом после долгой лихорадки, или это мысль менестреля скачет от одного предмета к другому, словно блоха.
Она успокаивающе похлопала меня по руке:
– Ты устал. Лучше нам вернуться. Я всегда сразу понимаю, что ты устал. Ты начинаешь задавать бессмысленные вопросы. – Она перевела дыхание и вернулась к прежней теме: – Чейд не поедет с нами искать Верити. Он отправится в Бакк, чтобы сообщить о ваших поисках и подготовить людей. Он, разумеется, уважает твое желание и не будет упоминать о тебе. Просто сообщит, что королева
