– Ступай в дом, Давад, – сказала она. – Прими ванну и ложись спать. Утро вечера мудренее…
Никогда она не думала, что однажды придется говорить с ним, как с малым ребенком, а вот довелось. Он выглядел таким одиноким. Таким беззащитным…
– Спасибо тебе, – проговорил он тихо. – Ты прямо вылитый отец, Альтия… Мы с ним не всегда и не во всем соглашались, но я неизменно им восхищался. Он никогда не тратил время на пустую болтовню о том, кто виноват и как теперь быть. Он, как ты, просто делал шаг вперед и начинал помогать. – Давад помолчал. – Надо бы послать с тобой мужчину, чтобы домой проводил. Сейчас распоряжусь, чтобы тебе привели лошадь и дали спутника.
Альтия сразу усомнилась, что у него это получится.
Тут приоткрылась дверь, упала узкая полоска света и появилась женщина. Она выглядывала наружу… и молчала, ничего не предпринимая. Альтия вспылила окончательно:
– А ну быстро пришли сюда слугу, чтобы хозяина домой проводил! Шевелись, засоня! Да приготовь горячую ванну и чистое белье переодеться! А потом – чаю хозяину и поесть что-нибудь! Только попроще что-нибудь, не острое и не жирное. А ну бегом!!!
Женщину точно ветром унесло назад в дом. Дверь так и осталась приоткрытой, и Альтия услышала, как женщина пронзительным голосом отдает распоряжения.
– А теперь, – сказал Давад, – ты распоряжаешься в точности как твоя мать… Ты так много сделала для меня. И не только сегодня… Все эти годы… Ты и твоя семья… Как могу я хоть немножко отблагодарить вас? Тебя?
Он выбрал самое неподходящее время, чтобы задать этот вопрос. Мальчишка-конюх как раз подошел к ним, и фонарный свет озарил рабскую татуировку на его щеке, возле носа. Он был одет в короткую изорванную рубашонку. Суровый взгляд Альтии заставил его испуганно съежиться.
Она произнесла ровным голосом:
– Скажи ему, что он больше не раб.
– Что он… что? – И Давад затряс головой, словно не был уверен, правильно ли расслышал.
Альтия прокашлялась. Все ее сочувствие к Даваду начало стремительно испаряться.
– Скажи. Этому. Мальчишке. Что. Он. Больше. Не раб, – раздельно проговорила она. – Верни ему свободу, тем мне и отплатишь.
– Но я… Нет, ты что, серьезно? Ты знаешь хоть, сколько стоит здоровый мальчишка вроде него? В Калсиде, между прочим, очень гоняются за светловолосыми и голубоглазыми мальчиками, чтобы воспитывать из них слуг для домашних покоев. Я собираюсь подержать его у себя годик и дать необходимое обучение. Представляешь, какая ему тогда будет цена?
– О да. – Альтия смотрела ему прямо в глаза. – Цена ему немалая. Гораздо больше, чем ты за него заплатил. И даже намного больше той, которую намерен получить. – И нанесла жестокий удар: – Сколько стоил твой сын, Давад? Я слышала, он тоже был светловолосым…
Он побелел и шатнулся от нее прочь. Даже схватился для равновесия за дверцу кареты, но попал как раз в лужу крови и поспешно отдернул ладонь.
– Зачем ты со мной так? – спросил он со слезами в голосе. – Ну почему все вдруг на меня ополчились?
– Давад, Давад…-Альтия медленно покачала головой. – Это ты сам пошел против нас, Давад Рестар. Открой глаза наконец! И присмотрись к тому, что творишь! Добро и зло – это не просто выгода или убыток. И есть вещи настолько непотребные, что грешно даже думать о том, чтобы извлекать из них прибыль. Прямо сейчас ты, наверное, здорово греешь руки на столкновении старинных семейств с «новыми купчиками». Но это не всегда будет тянуться, Давад. Однажды противостояние так или иначе кончится, и где останешься ты? Одна сторона будет считать тебя перебежчиком, другая – предателем. Кто тогда назовет тебя другом, Давад?
Он стоял столбом, неподвижно глядя на нее, и она запоздало подумала, что попусту сотрясает воздух. Глупо надеяться – он не услышит ее. Он старик. Ему уже не перемениться.
Тут на пороге наконец-то появился слуга. Он что-то дожевывал, его подбородок лоснился от жира. Он было шагнул поддержать хозяина под руку, но тотчас отпрянул, ахнув с нескрываемым отвращением:
– Да ты весь в чем-то измазан!
– А ты – никчемный лентяй! – зарычала на него Альтия. – Вместо того чтобы брюхо набивать в отсутствие господина, давай-ка, веди его в дом и позаботься о нем хорошенько! Пошевеливайся, мешок!
Ее свирепый приказной тон произвел должное впечатление. Слуга осторожно протянул руку хозяину, и Давад медленно заковылял к дому.
Пройдя несколько шагов, он остановился. И проговорил, не оборачиваясь:
– Возьми лошадь в моей конюшне, доедешь на ней домой. Мне послать с тобой человека?
– Нет. Спасибо. Не надо.
«И вообще ничего мне от тебя больше не надо…» Давад кивнул. И добавил что-то так тихо, что Альтия переспросила:
– Ты мне что-то сказал?
Давад кашлянул, прочищая горло:
– Тогда возьмешь мальчишку. Слышишь, конюх? Пойдешь с госпожой. – Тяжело перевел дух и все-таки выговорил: – Ты больше не раб.
И ушел в дом, по-прежнему не оборачиваясь.
У нее имелся его миниатюрный портрет…
Она уговорила его позировать художнику вскоре после того, как они поженились. Он сперва заявил, что это глупая причуда, но она была его невестой, так что в конце концов он сдался. Позировать ему, правда, ужас как не хотелось, а Паппас был слишком честным мастером для того, чтобы не заметить этого или не отобразить на картине. Поэтому в глазах нарисованного Кайла так и запечатлелось нетерпение, а между бровями залегла раздраженная складка. И вот теперь, когда Кефрия разглядывала его портрет, он с него смотрел на нее точно как в жизни. То есть нетерпеливо и раздраженно.
Кефрия пыталась отрешиться от обид и разыскать в своем сердце источник прежней любви к нему. Он ведь был ее мужем. Отцом ее детей. Единственным в ее жизни мужчиной… Увы – сказать, что она любит его, значило бы покривить душой. Вот ведь странно. Она скучала по нему и очень хотела, чтобы он вернулся. И его чудесное возвращение означало бы для нее только спасение фамильного корабля и сына, Уинтроу. Нет, ей нужен был сам Кайл. «Бывает, значит, и так, – думалось ей, – что присутствие рядом сильного человека, на которого можно опереться, оказывается важнее любви…»
А еще ей необходимо было прояснить кое-что в их отношениях. За те месяцы, пока он отсутствовал дома, Кефрия обнаружила: ей есть что сказать ему. Она решила, что принудит его считаться с собой. Так же, как заставила себя уважать мать и сестру. И незачем ему исчезать из ее жизни прежде, чем она добьется от него уважения. Ведь, если этого так и не произойдет, она до гробовой доски будет гадать – а была ли она в самом деле достойна, чтобы он ее уважал?
Кефрия закрыла футлярчик, в котором хранилась миниатюра, и водворила его обратно на полку. Ей смертельно хотелось спать, но она не желала ложиться, пока Альтия не вернется благополучно домой. Что она на самом деле чувствовала к сестре? Если начинать разбираться, получалось, что с Альтией у нее было примерно как с мужем. Каждый раз, когда ей начинало казаться,
