— Это ты лобстер, — тут же ответила мне Алиса. — У вас в Рыбинске все лобстеры, бошки у вас там у всех чугунные. А это Кастро. Они небольшие такие, меньше ладошки. Редко встречаются. К мужчинам ночью подкрадывается, впрыскивает обезболивающее, а потом… Чик-чик — и все.
Алиса злорадно ухмыльнулась.
— Что все?
— Все, невеста тебе больше не понадобится.
Мерзость какая, не пожалел слюны.
— Плюй не плюй, никуда не денешься, — зевнула Алиса. — Можно кольчугу специальную использовать. Или железные гульфики, у нас многие с такими.
Железные гульфики…
Следующий персонаж по виду был гораздо хуже, чем кастро. Чем-то похож на человека, но только укатанного в шар, затошнило меня от этого глазастого шара.
— Такое разве бывает? — спросил я.
Алиса пожала плечами.
— Тут все может быть. А может, и не быть, может, придумано. Я этого тоже не видела, а остальные вроде есть, во всяком случае, встречались. Не мне, так другим. Гадости тут много разной, это да…
Алиса поморщилась.
— Но полезные вещи тоже встречаются. Железные слезы, например.
Сунула руку в свой комбинезон, достала патрон для мазера.
— В Нижнем Метро. На одной стороне туннеля правые слезы, на другой левые. Вместе они не могут находиться — в разные стороны разлетаются. Из правых делают гильзу для мазера, из левых — они тверже, пулю. Специальным прессом объединяют. А когда стреляешь, пуля в одну сторону, гильза в другую. Все прошибить могут, ну, ты видел. Из них, кстати, вечный двигатель можно сделать.
— Чего? — не понял я.
— Вечный двигатель. Тут просто все, надо взять колесо, на него левые слезы крепишь, а на основание правые. Они и отталкиваются. А колесо крутится, электричество вырабатывает, освещает все… Ты хоть знаешь, что такое электричество, Калич?
— Молния это, — ответил я. — Знаю.
— Мо-олния… — передразнила Алиса. — Вы в своем Рыбинске, наверное, до сих пор при лучине сидите.
Я не ответил, разглядывал следующую картину.
Существо, похожее на крота. Здоровенный такой крот, с острыми когтистыми лапами… В каске. И рыло — вроде как бы тоже человеческое, но вытянутое, проросшее толстыми белесыми волосками, нос расчетверенный в пучок розовых отростков. И очки. Примерно такие же, как на противогазе, — черные, плотные, с выпуклыми стеклами. И жилет. Желтый такой жилет, напяленный на черное твердое тело. Мречь поганая. Написано: «Маркшейдер».
— А это кто еще? — спросил я. — Что за маркшейдер? Кто такой?
— Маркшейдер — это… — махнула рукой Алиса. — Считается, что он шахтерами руководит, типа, главный у них. Хотя его никто не видел, он там.
Алиса топнула землю.
Я не сомневался, что там. Этот маркшейдер здорово смахивал на сатану, только без копыт и рогов, впрочем, Гомер всегда говорил, что поганый легко принимает любые обличья.
Двинулись дальше.
Еще там была картина, которая меня даже напугала. Сначала я думал, что картина совершенно обычная, просто красная стена, мало ли красных стен? Но, приглядевшись, я понял, что не все так просто. Потому что из стены торчали пальцы. Самые обычные человеческие пальцы. И ботинок тоже торчит. Но только снизу. А красное — это не краска вовсе, а кровь, она как раз выжимается из того, кто погряз в стене.
— Это затяг, — объяснила Алиса. — У нас не встречается, на Западе, говорят, есть.
— И что он делает? — спросил я осторожно.
— Затягивает, — пояснила Алиса. — Идешь мимо, а оно раз!
— Стена?
— Не стена — затяг. Короче, со стеной что-то происходит, и она как бы больше не стеной делается.
— А чем? — тупо спросил я.
— Не знаю. То ли стена, то ли черт-те что. Никто вырваться не может, так в стену и всасывает. А потом из стены кровь течет.
Алиса кивнула на стену.
— Мерзость редкая, хуже трупера. У вас в Рыбинске нет такого?
— Нет…
— Понятно. Живете там себе спокойно, а все жалуетесь…
— Я не жалуюсь, — перебил я. — И никогда не жаловался.
Я на самом деле не жалуюсь. Чего мне жаловаться, живому жаловаться нечего.
Да, полезная стена, конечно. Всех можно узнать. Жаль только, что не написано, как бороться с ними. Ну, жнеца можно из мазеpa, это понятно. А вот как с затягом быть? И вообще, это существо или место?
Захотелось домой. К себе. Только нет вот дома больше, заново надо все налаживать. Ничего. Вернусь, возьмемся за дело. Теперь я много чего знаю, много полезного.
— Слушай, Алис, а это кто вообще нарисовал? — я указал на стену. — Недавно ведь, краски еще выцвести не успели.
— Айваз-Бомбила. Он вообще много чего тут разрисовал, рисовальщик известный.
Я решил, что этот Айваз скорее всего какой-нибудь сатанист или монстролог — нарисовано было с тщанием и даже с любовью, будто все эти чудища художнику близкой родней приходились, вместе за грибами ходили. Одни чудища, а людей вообще никаких, такая адская длинная картина. Не, по-моему, надо по- другому рисовать. Пусть монстры будут, ладно. Но нужно, чтобы там и люди присутствовали, чтобы они с этими монстрами всячески расправлялись, очищая сердце мира от всякой наползшей на него пакости.
— Айваз хотел даже Вышку покрасить — чтобы полосатой была, разноцветной такой, веселой, но тамошние лешие не позволили. Сейчас он опять за Третье Кольцо отправился, — сказала Алиса. — Вдохновения искать. Тут ему уже не страшно, он хочет увидеть самого…
Алиса замолчала.
— Кого он хочет увидеть?
Воображение принялось подсказывать мне чудищ совершенно ужасающих, с многими головами, с паучьими глазками, с щупальцами, гноящиеся желтые глаза там тоже были, вонь тухлого мяса, прах. А может, даже сам…
— Короче, на Запад двинул, на Западе там жестко, не то, что тут…
— В Центре? — спросил я.
— В каком еще Центре?
— Ты говорила про Центр. Цао. Что там?
Алиса не ответила.
Я стал представлять, что может находиться в середке зла, в самом его сердце.
А потом я увидел Алису.
Самую натуральную, какая рядом со мной стояла. Тот же костюм, те же волосы, лицо. Красивая, только оскал какой-то неприятный, зубы острые. А в руке голова.
Человеческая.
— Это что? — спросил я.
— Я, — ответила Алиса. — Похожа ведь, правда?
Она встала рядом с забором и сделала такое же свирепое лицо, прорычала что-то.
— Ну да, похоже… — кивнул я. — А почему… Почему ты здесь?
— Почему-почему — потому. Из-за Айвазика. Видишь ли, Айвазик хотел, чтобы я с ним жила. Он сам на Мосту теперь живет, там у него виды. Два года приставал — давай со мной на Мосту жить, давай со мной
