Заеды, осечки, да мало ли…
Отбросил в сторону, достал пистолет. Пистолет получше, почти новый, мало стреляли. Конечно, в не очень хорошем состоянии, пружины подмяты.
Выстрел.
Мимо.
Докатился, стал мазать. Никогда такого не было. Руки дрожат, не дрожат, не могу нормально стрелять. Сумрак приближался. Егор заорал что-то сверху. Я вернул пистолет в кобуру. Походим. Сумрак горит, и горит неплохо. Шагает медленно. Как и я. Походим.
Я двинул по улице. Сумрак шагал за мной. Со скрипом. Метров через пятьдесят он остановился. И я остановился.
Сумрак догорал. Кожа слезала, грязными лохмотьями, мясо пузырилось, горит как затяг, вся погань одинакова. Все, вряд ли теперь бегать станет.
Я обогнул сумрака и вернулся к дому 24.
Показался Егор. Поглядел на меня с сомнением.
– Ерунда, – сказал я. – Куда дальше?
– Может, в слона? Отдохнешь…
– Я не устал. Злость в руках, надо выплеснуть, а то могут чирьи повыскакивать.
– Что? – не поверил Егор.
– Чирьи. У тебя были?
– Да…
– Вот видишь. Это от злости. Надо было выпускать эту злость, я когда злился, всегда шел к ближайшему кладбищу. Придешь, сядешь на могилку, подождешь немного, пока мрецы тебя не учуют. Ну и стреляешь себе, пока нервы не успокоятся. И никаких кожных заболеваний. Тот, кто много стреляет, тот долго живет, все болезни от нервов, это издавна известно.
– Я не люблю стрелять, – сказал Егор. – Я люблю спать.
– Вперед, слоноид, вон туда, кажется.
– А винтовка?
– Она меня разочаровала.
Мы шагали по узенькой улочке. Спать он любит. Кто не любит?
Егор кряхтел и был недоволен. Не хотелось таскать оружие. Мой карабин, свою винтовку, гранаты. Не хотелось ему и по морозу болтаться, хотелось сидеть в слоне возле печки. Я его понимал. Я тоже хотел к печке. По утрам и вечерам у меня сильно ныли поломанные кости, я доставал специальную войлочную одежду, нарезанную из валенок, заворачивался в шерстяное одеяло, подвигался к очагу и грелся, как старик.
Греться, это хорошо. Но я помнил, что в жизни не только печки и горячий чай, в ней есть еще и цель.
– Осенью всегда хлопоты, – утешал я Егора. – Надо приводить в порядок дела. Мы в Рыбинске осенью много что делали. Налимов били в ночь, кенг по норам вытравливали осиновым дымом, грибы собирали.
– Грибы?
– Ну да, грибы. Подземные. Мы их с помощью поросят искали. Вкусные. Грибы то есть. Иногда по ползимы на этих грибах сидели. Так что не ропщи особо. Сейчас перебьем сумрачат, весной меньше забот.
– До весны далеко, – вздохнул Егор.
– Надо думать о будущем, – сказал я. – К тому же я должен посмотреть.
– На что посмотреть? – насторожился Егор.
– На тебя.
– Как это? – Егор остановился.
– Сумраки действительно в спячке, – сказал я. – Во всяком случае, прыткостью они не отличаются. Так что с ними младенец справится.
– Я…
– Это просто, – сказал я. – Стреляй в шею. Не паникуй.
– Ладно… Просто обычно это папка делал.
– Теперь его заменишь ты.
– Но ведь папка…
– Он смотрит на тебя с небес, – заверил я. – Можешь не сомневаться.
– Но я…
– Вперед, убийца, – сказал я и подтолкнул Егора в лопатки.
Он насупился. А что делать? Надо взрослеть. Всю жизнь в слоне не отсидишься. Мы свернули в проулок и встретили танк. Большой, старый, похожий на толстого лобастого жука, цвета зелено-рыжего.
– Это тот самый, – сказал Егор. – Однажды папка в нем две недели почти просидел. У него тогда ускоритель наполовину сработал, вот он и затормозился. Бежал, бежал, видит, танк. Люк как раз оказался открыт, он и запрыгнул. А сумраки почти пятнадцать дней скреблись.
– А что же он не вылез? – спросил я.
Две недели в танке. Неплохо. Я знал одного человека, который шесть дней в нефтяной бочке просидел. Только его не сумраки загнали, а волкеры. И не в городе, а в лесу. Два часа почти через бор вели, этот человек думал, что все уже, дыхание село почти. И тут на бочки наткнулся. Повезло, бочки как раз были подходящие, с крышками, человек запрыгнул, завинтился. Думал, волкеры отстанут – нефтью все-таки воняет, а им плевать, воняет не воняет, они жрать хотят. Так шесть дней его и катали, пока не надоело. Терпение – важное качество, это несомненно.
– Как вылезешь? Без ускорителя никак, разорвут, а часто его нельзя применять, вены выгорят. Вот папка и ждал, пока время пройдет. Ничего, ему понравилось.
– Чем?
– Надежно.
Егор пнул гусеницу. Да, надежно.
Хорошо бы этот танк починить. Это на самом деле было бы просто здорово. Сесть в танк, набить его запасами, едой разной и отправиться на нем в путешествие. Танку ведь все равно, где ехать.
– Мы его отремонтировать думали, – сказал Егор. – Только не получилось ничего. Двигатель надо доставать, а для этого целый завод нужен. Раньше на танках самые лучшие люди ездили.
– Лучшие – это какие?
Егор пожал плечами.
– Не знаю, как они там определялись. Но самые главные ездили на танках.
Мы с сожалением перелезли через танк. За ним стояла колонна ржавых грузовиков, поросших шипастыми кустами, загораживала все. Протиснулись вдоль стены, переулок вывел нас к изогнутой улице, на которой почти не было машин и сохранились несломанными все фонари.
– Вон, – указал пальцем Егор. – «Сосисочная № 9». Они там любят прятаться. Не знаю, почему.
Сосисочная. Слово какое-то… Необычное. Неудивительно, что сумраки тут прячутся. Я видел банки с сосисками, открываешь, а там пена вонючая.
– Внутри, – кивнул Егор. – Там в подвале они и сидят.
Уставился на меня.
– Не переживай, – сказал я. – Если что, я за тебя отомщу.
Егор сбросил рюкзак на асфальт, бережно протянул мне карабин, себе оставил штурмовик.
– Дай-ка и это. – Я отобрал у него винтовку.
У Егора неплохая молотилка, крупный калибр, замедлитель огня, увеличенные магазины, переделанный утяжеленный ствол. Такой штукой можно два кирпича пробить, главное, чтобы в хорошем состоянии была. Отец Егора за оружием вроде следил, но я уже говорил, не оружие часто главное, а патроны. Патроны отец Егора переснаряжал, от этого и беда. Неделю назад, валяясь в койке, я произвел отбор. Себе оставил самые ненадежные патроны, с поцарапанными гильзами, с самодельными пулями и с самодельными же капсюлями, Егору отдал припасы новые. Хотя, конечно, совсем новых не было вовсе. Найти бы военный
