страшно.
— Взять? А ты не сробеешь? Вон, какой ты щуплый, словно и впрямь сморчок.
— Ты на это не гляди. Зато я много умею.
— Будто бы?
— А то нет? Автомобилем умею править.
— Ну-у? Врешь?
— Лопни мои глаза, — умею: тятька научил… На мотоцикле кататься могу.
— Ишь ты!
— Проводить полевой телефон умею.
— Это что такое?
— Машинка такая: с одной стороны ящичек, и с другой стороны ящичек, а от одного до другого проволока по земле тянется. Ежели в один ящичек говоришь, так в другом голос слышен будет. К примеру, ежели один ящичек стоит здесь, в городе, а другой — в Милорадовке, так из города туда говорить можно по проволоке.
— Ай, чудеса!
— Тоже и паровоз в ход могу пустить: езжал и на паровозе, руду возил. Я, брат, дотошный, всюду лазил. Смотри, пригожусь!
— А ведь и впрямь пригодишься! Ну что ж, Егорка, идем вместе!
— По рукам!
Оба присели в тени дома и принялись рассказывать друг другу свои похождения.
Часа через полтора из дому вышел Мартын и молодой рабочий.
— Пора отправляться, Орлиный Глаз! — крикнул Мартын. — Вот, пойдешь с Михайлой на постоялый двор, там он лошадь достанет и отвезет тебя в Милорадовку. Дальше ему ехать опасно. Ты очень себя не утруждай, переночуй в Милорадовке, завтра пойдешь дальше. Через фронт постарайся перейти в ночь на послезавтра.
— Ладно, — ответил Макар. — А ты позволишь Егорке со мной итти?
— С тобой? Об этом надо его дядьку спросить. Петр, а Петр! — крикнул он в дом. Оттуда вышел рабочий, впустивший давеча Мартына.
— Егор твой с Макаром просится, отпустить что ли? — сказал Мартын.
— Куда тебя несет? — удивился Петр.
— К тятьке, дяденька. Я его там отыщу!
— А если не отыщешь?
— С Макаркой служить буду.
— Ну что ж! — подумав, сказал Петр. — Дело хорошее. Я согласен.
Егор подпрыгнул от радости. Петр усмехнулся, похлопал мальчика по спине и сказал Михаиле, передавая ему узелок:
— Лошадь пойдет в Милорадовку после обеда. Вот здесь харчи, это ребятам оставишь. А сейчас накорми их горячим на постоялом.
— Ладно.
— Ну, Макар, прощай, — сказал Мартын, крепко встряхнув мальчику руку и надевая ему драгоценную шапку с бумагами. — Береги эту шапку, как зеницу ока. Спасибо тебе великое за то, что помог. Я тебя никогда не забуду. Командир N-й армии известит меня о том, в какую часть ты поступишь служить. Я постараюсь тебя найти, когда вернусь на красную сторону. Прощай, мальчуган!
Они еще раз пожали друг другу руки на прощанье, а затем Егор, Макар и Михайло пошли к воротам. Выходя на улицу, Жук обернулся: Мартын и Петр стояли у дверей дома и, ласково улыбаясь, глядели им вслед. Макар помахал им рукой.
Мог ли он тогда угадать, при каких необыкновенных и удивительных обстоятельствах повстречается снова со своим другом Мартыном!
Не всякий ночлег бывает удачен
И вот опять едет Макар той же дорогой, но теперь он едет уж назад, в сторону родных Заборов, и рядом с ним сидит новый друг — механик и мудрец Егорка Сморчок.
Выехали они из города после полудня. Далеко вокруг мрели под горячим солнцем золотистые поля, на которых уже начиналась жатва. Макар лежал в телеге, посматривая по сторонам, и не раз хотелось ему спрыгнуть на землю, побежать в широкую степь — на помощь мужикам, косившим рослую рожь. Так и зудели руки, хотелось им вволю размахнуться косой и резать под корень золотые, зыбкие стены хлебов.
Вдруг Макар разинул рот от удивления: это что еще за штуковина такая?
Едет промеж хлебов машина, бойко трещит, спицами на солнце сверкает; а за ней снопы готовые, веревкой связанные, так и ложатся, так и ложатся. Кто же их вяжет? Ни баб, ни мужиков не видать вокруг, один только парень на козлах сидит, тройку лошадей кнутиком подгоняет.
— Стой, стой! — заорал Макар, спрыгивая с телеги. — Что за диковина? Надо посмотреть.
Михайло, смеясь, остановил лошадей.
— Да неужто ты не видал сноповязалки? — спросил он. — Это немец-колонист рожь косит. Видишь, машина все сама делает: и жнет, и снопы вяжет.
Мальчики подошли ближе и, дивясь, глядели на невиданную машину. Макар вспомнил, как жали хлеб мужики у них в деревне: кто косой машет с утра до поздней ночи, кто с серпом гнется до земли, бабы бегают с ворохами ржи в руках, вяжут ее в снопы соломенными жгутами. Жара, пыль, спину ломит, руки болят, глаза от натуги на лоб лезут, — вспомнить, и то жалко мужиков становится!
А тут — просто не верится: один-одинешенек парень со всем делом управляется, катается на машине да посвистывает. Как пила, грызет хлеба под корень зубчатая коса, каждую минуту падает наземь сноп. Вот благодать!
— Эх, — сказал Макар, почесав с досадой в затылке, — такую бы машину нашим мужикам, — сразу бы они разжирели.
Михайло засмеялся.
— Верно, брат! Да ты не тужи, скоро и у нас эти диковины заведутся. За это ведь и война у нас идет, — чтобы не одним только богачам жить по-человечески. Скоро у каждого мужика и сеялка, и сноповязалка, и паровая молотилка будет… Ну, едем дальше, а то к вечеру не поспеем в Милорадовку.
Ребята уселись в телегу. Макар развалился на соломе и невольно начал мечтать о том, как будет хорошо, когда все мужики станут богатыми и заведут себе такие машины. Он и не заметил, как задремал, и, когда проснулся, солнце уже клонилось к закату. Егор тоже мирно всхрапывал, лежа рядом на соломе. Лошади мерно стукали копытами, и под их перебой Михаил затянул заунывную песню.
В Милорадовку приехали уже вечером, и Михайло подкатил прямо к кормче. Навстречу им вышел старый еврей в длинном лапсердаке.
— Здравствуй, Герш! — сказал Михайло. — Привез тебе постояльцев: эти ребята у тебя переночуют, ты с них ничего не бери: они едут по нашему делу.
— Ага! — ответил Герш. — Понимаю! Как же можно брать со своих!
Он отвел ребят в корчму. Михайло простился с ними во дворе и сейчас же, даже не покормив лошадей, двинулся в обратный путь: старик сказал ему, что в корчме остановились трое офицеров, которые едут на фронт, Михаиле это не понравилось.
— Ну их, еще попадешься! — сказал он. — У белых контрразведка зоркая. Вас, ребята, они не заметят, а мне опасно.
Когда ребята вошли в небольшую комнату со столами и лавками посередине, там было шумно, тесно и накурено: человек десять мужиков ужинали за одним столом, а за другим расположились офицеры и пили чай, время-от-времени покрикивая на Ципу, жену Герша. Старый еврей проводил ребят за прилавок, усадил их там и начал угощать чаем и бубликами.
