развалин города на берегу реки и карту, хотя на этой был изображен целый мир, а не просто город и окрестности. Карта лежала на столе, который стоял посреди комнаты. Она была круглой, но не плоской, да и материалом для нее послужила не бумага. Каждый островок, прибрежная отмель и даже гребень волны были тщательно вырезаны. Крошечные горы вздымались над блестящими лентами рек, бегущих по зеленым долинам к морю.
Остров, скорее всего Аслевджал, находился в центре карты. Остальные острова были разбросаны вокруг него. На юго-востоке я заметил побережье Шести Герцогств, хотя оно было изображено с небольшими, но многочисленными неточностями. К северу раскинулись земли, названия которых я не знал, а через широкую полосу моря, на восточном краю карты я заметил береговую линию, хотя считалось, что там можно найти лишь бесконечный океан.
Крошечные самоцветы, помеченные рунами, украшали карту в самых разных местах. Некоторые светились внутренним светом, а один горел ровным белым сиянием на Аслевджале. Четыре я разглядел на территории Бакка, рядом с Оленьей рекой – они располагались в форме квадрата. Я обнаружил еще несколько самоцветов на территории Шести Герцогств; какие-то из них испускали сияние, другие оставались тусклыми. Нашел я самоцветы и на территории Горного Королевства, а также на равных расстояниях друг от друга вдоль Дождевой реки, хотя многие из них не светились. Я задумчиво кивнул. Да, конечно.
Я смутно помню, что у меня болела спина и руки. Однако мне и в голову не приходило, что я могу положить свою ношу и немного отдохнуть. Как и следовало ожидать, я увидел в дальнем углу комнаты еще одну винтовую лестницу. Я подошел к ней. Она была значительно уже предыдущей, а ступеньки оказались более крутыми. Я начал медленно подниматься, ноги часто соскальзывали, поскольку я не видел, куда ступаю. Голубоватый свет постепенно тускнел, ему на смену приходил сумрачный свет дня. Наконец лестница кончилась, и я оказался в башне со стеклянными окнами. Одна панель потрескалась, все остальные покрылись инеем. Потолок имел форму купола. Я выглянул наружу сквозь трещину в окне. Снег. Вьюга. И больше ничего.
В центре башни стояла Скилл-колонна. Руны на ее гранях сохранились так, словно их вырезали вчера. Я медленно обошел колонну, пока не нашел ту, которой здесь не могло не быть. Я кивнул своим мыслям. Прижав Шута к груди, я тихо проговорил в его испачканные кровью волосы.
– Что ж, пора возвращаться.
Я высвободил одну руку, и мы вошли в Скилл-колонну.
Быть может, занятия Скиллом за последнее время сделали меня сильнее или эта колонна работала эффективнее остальных. Однако даже с Шутом на руках я с легкостью перешел из зимы в лето возле развалин каменной башни на рыночной площади. Вокруг шумел летний лес, подобравшийся совсем близко к площади. Сделав два шага, я опустился на колени, от слабости и переполнявшей меня благодарности. Здесь я мог опустить тело Шута на чистый камень и землю – это уже не было осквернением. А сам я присел рядом отдохнуть. Некоторое время вокруг нас царила тишина, которую нарушали лишь щебет птиц и гудение насекомых. Я смотрел на заросшую дорогу, словно туннель уходившую в лес. Если я пойду по ней, то вскоре окажусь в Каменном Саду, где спят драконы Элдерлингов. Я посмотрел на древнюю колонну, на которой когда-то сидел юный Шут и где на моих глазах он преобразился в белую девушку с Петушиной короной.
– Это хорошее место, – тихо сказал я. – Я рад, что мы сюда вернулись. – Потом я опустился на землю и закрыл глаза.
Вскоре я уже спал.
Прошло довольно много времени, прежде чем я согрелся. А когда я проснулся, мне было жарко, замерзшее тело Шута оттаивало на солнце. Я снял зимнюю одежду, словно избавился от собственной кожи, и остался в тунике и штанах. Теперь, когда мы были вдвоем, ощущение, что я должен спешить, исчезло. У нас появилось время, принадлежащее только нам, теперь я мог все сделать как следует.
Я принес воды из ручья, из которого мы когда-то пили, и осторожно вымыл его лицо, стер кровь с губ и пригладил волосы над разорванным ухом. Только после этого я осторожно отделил мешковину от растерзанной плоти. У меня закружилась голова. Да. Она не ошиблась. Я пожалел, что отвернулся от нее, а не предал мучительной смерти, которой она заслужила. Но по мере того, как я выпрямлял застывшие руки и ноги, стирая грязь и кровь чистой листвой, ненависть постепенно исчезла. Вот мой Шут, и если я не сумел спасти его от гибели, то сейчас хотя бы подарю ему достойный конец.
Он лежал, прикрывая телом свое последнее сокровище. Шут сжимал безжизненными руками Петушиную корону. Я осторожно разжал лишенные ногтей пальцы и высвободил корону. Вероятно, его мучители сломали корону, когда избивали Шута, но он успел починить ее перед смертью. Когда я понял, как он это сделал, воспользовавшись своей застывшей кровью, чтобы скрепить отдельные части, я задохнулся от боли. Правда, одного кусочка не хватало. Быть может, это огорчило его перед смертью.
Я медленно вытащил из своего мешка недостающий осколок, который подобрал на полу тронного зала. Именно его не хватало, чтобы восстановить корону. Я опустил его края в оттаявшую кровь и осторожно приложил к короне. Влажное от крови дерево слегка увеличилось в объеме и легко заняло свое место – Петушиная корона стала как новенькая, словно никогда и не ломалась. Я не знал, что именно она символизировала. Так или иначе, но корона много значила для Шута, и я решил отправить его в ней из нашего мира на вечный покой.
Я отложил ее в сторону и принялся собирать ветки, высохший хворост и траву для погребального костра. Пока я этим занимался, наступил вечер. Когда все было готово, я накрыл хворост своим плащом. Над нашими головами мерцало синее небо, а лето задержало ради нас дыхание, поджидая, когда появятся первые вечерние звезды. Горящие искры, в которых будут частицы Шута, полетят к ним. Я поднял Шута и опустил на плащ. Опыт подсказывал мне, что ветви вечнозеленых деревьев будут хорошо гореть, и пламя поглотит тело Шута. С тяжелым сердцем, положив на колени Петушиную корону, я сел на камень рядом с костром. Оставалось совсем немного, чтобы она стала цельной.
Из своего заплечного мешка я вытащил сверток, осторожно развернул его и стал по одному вынимать перья с берега Других. И вновь, уже в который раз, подивился искусной работе. Несмотря на долгий путь, который проделали вместе со мной перья, они не пострадали. Почему кто-то предпочел такое тусклое дерево для столь прекрасной работы? Наверное, мне не дано узнать ответ на этот вопрос. Оно было таким же серым, как материал, из которого Шут сделал древко для стрелы, что подарил Свифту.
Мне пришлось потратить некоторое время, чтобы пристроить каждое перо на свое место. Только теперь я заметил, что на каждом имеются специальные отметки и перья аккуратно входят в предназначенные для них отверстия в короне. Когда я вставил последнее перо, перед моими усталыми глазами вдруг пронеслась волна цвета. Возможно, радуга на мгновение коснулась влаги, выступившей на моих глазах. Я нетерпеливой рукой стряхнул слезы. Время пришло.
Корона вдруг зашептала под моими пальцами, точно пойманная в кулак муха. Интересно, что же я держу в руках? Какая могущественная магия Элдерлингов оставалась запертой здесь до самой смерти Шута? На мгновение мой взгляд остановился на резных верхушках перьев, по кругу украшавших корону. Либо у Шута так и не дошли руки раскрасить их, либо они отказывалась держать краску. Впрочем, на некоторых перьях остались следы старой краски. Крошечные самоцветы все еще сверкали в двух резных глазах; остальные оставались пустыми и темными. Темные трещины виднелись в тех местах, где фрагменты скреплялись между собой кровью Шута. Я осторожно постучал по одному из таких швов, проверяя его надежность. Корона сохраняла целостность, и перед моими глазами вдруг так ярко встал образ живого Шута, что я скорчился под обрушившейся на меня скорбью.
Я продолжал сидеть рядом с погребальным костром, тело Шута в той же позе лежало рядом со мной. С этим я ничего не мог поделать. Как бы я хотел, чтобы выражение ужаса и страдания исчезло с его лица. Я убрал золотую прядь со смуглого лба.
– О Любимый, – сказал я, наклонился и поцеловал его в лоб. А потом я вдруг понял чужой обычай обмениваться именами. Поскольку теперь я знал: после того, как он сгорит, наступит конец и для меня. Тот человек, которым я был раньше, не переживет этой потери. – Прощай, Фитц Чивэл
