извещения всех его родных и родственников, а также земляков».[331]
Речь идет о спокойном фронте. Эта 2-я армия входила в состав Западного фронта ген. А. Е. Эверта. Последняя широкомасштабная операция Западного фронта — наступление под Барановичами в конце июня месяца. После того Западный фронт вел лишь позиционную борьбу — изнурительную, но все-таки не влекущую за собой больших человеческих потерь. А. Б. Асташов приводит динамику количества задержанных дезертиров (в неделю) по двум северным военным округам:
Отсюда следует вывод исследователя: «Всего же по Двинскому военному округу с октября 1916 года до 5 марта 1917 года задерживали в среднем по 1504 человека в неделю, а с марта по июль 1917 года — 1410 человек… Динамика дезертирства показывает, что основную роль в развале русской армии сыграла не революция. Причины были глубже, чем революционная пропаганда или подрывная деятельность противника. Главным фактором послужил крестьянский состав русской армии, не выдерживавший тягот современной войны. Как и раньше, солдат подчинялся в своем настроении больше сезонным циклам, нежели гражданскому долгу».[332]
На наш взгляд, верный вывод А. Б. Асташова нуждается в уточнении. Хотя первопричиной бегства с фронта и послужили тяготы войны, но после Февральской революции стало гораздо больше способов для уклонения от воинской службы. Кроме того, карательный меч государства ослаб до невообразимых пределов. Отсюда и распространенное мнение о развале армии в период революции. Невозможность (а то и откровенное нежелание) революционных властей справиться с дезертирством наряду с законотворчеством периода двоевластия и создала ту обстановку, в которой «подчинение» солдата-крестьянина «сезонному циклу» могло быть реализовано в многовариантной и практически не наказуемой атмосфере.
Понимая, что в родных деревнях их уже будут ждать, многие дезертиры скрывались в больших городах, где, кроме прочего, было легче затеряться. В период войны губернские города, не говоря уже о столичных, сильно разрослись в плане населения. Рабочие оборонных предприятий, беженцы, военнопленные, воинские команды — все это создавало массу вариантов для укрытия от полицейского ока. Наиболее привлекательными городами являлись многонаселенные Петроград и Москва. Так, Министерство внутренних дел сообщало в Канцелярию московского генерал-губернатора 16 февраля 1917 года: «При произведенных {полицией}… обходах в декабре 1916 года мест, могущих служить для укрывательства преступных лиц, были задержаны 1030 человек по сомнению в их личности. И в числе их оказались 40 самовольно явившихся в Москву, 90 — скрывающихся от отбытия воинской повинности и 83 — самовольно отлучившихся из своих частей нижних чинов {в январе 1917 года были задержаны 675 человек, в том числе 29, 55 и 33, соответственно}…» И далее… «Кроме того, чинами наружной полиции при ежедневных обходах своих участков задержаны отлучившихся нижних чинов в декабре 1916 года 793 и в январе с. г. 352».[333]
Разочарование войной, усталость страны и народа от ее ведения, усиливавшийся кризис транспорта и, следовательно, снабжения, усугублялись моральным надломом. Антиправительственная пропаганда, обрушившаяся теперь уже непосредственно и на царскую семью, пиком чего стало убийство Г. Е. Распутина высокопоставленными придворными лицами, лишь усиливала антивоенные настроения. Ведь очевидно, что сама по себе Первая мировая война как таковая в массовом сознании была связана прежде всего с царем и его волей и авторитетом.
Каждый солдат видел, что ему лично участие в войне ничего не несет, почему интересы России в целом ассоциировались с интересами каждого солдата-крестьянина и вообще с интересами крестьянства. Либеральная буржуазия, стремившаяся уничтожить если не царизм, то как минимум неподконтрольного ей монарха, каковым и являлся император Николай II, не понимала, что с падением царизма ведение войны для народа будет являться бессмысленным. Привыкнув распоряжаться интересами страны за спиной монархического режима, оппозиция рубила сук, на котором сама же и сидела, все-таки восемьдесят процентов крестьянского населения в сташестидесятимиллионнои стране — это громадная сила традиционно консервативной инерции, чем впоследствии прекрасно воспользовались большевики и сталинское правительство при построении тоталитарного общества в СССР.
Наиболее дальновидные лидеры оппозиции, как П. Н. Милюков и А. И. Гучков, готовили поэтому только дворцовый переворот, но и их убеждение в том, что ситуацию удастся удержать под контролем, было максимально наивным. И, главное, ни один оппозиционный лидер не смог надлежащим образом расценить то простое обстоятельство, что в данный момент в государстве находились двенадцать миллионов вооруженных крестьян, недовольных войной вообще и «господами» в частности. При этом особенной разницы между помещиками и либерал-буржуа в глазах нации не существовало. Военные с тревогой, а потом просто с горечью отмечали влияние данного фактора на жизнь страны и функционирование Действующей армии: «…под впечатлением этой пропаганды и усталости войной в войсках развилось в тревожных размерах дезертирство. Причем дезертиры являлись в деревне лучшими проводниками идей пораженчества, так как надо же им было дома прикрыть свое преступление какими-либо идейными мотивами».[334]
Действительно, именно дезертиры явились самыми лучшими проводниками настроений пораженчества и пессимизма в тылу, что, собственно, и усугублялось оппозиционной печатью. Деревня реагировала на усиленно распространявшиеся слухи наиболее остро, хотя и не выказывая своего бурлившего недовольства затянувшейся войной, на поверхности общественной жизни. Ведь антиправительственные мотивы одновременно являлись и антивоенными. Возможно, еще и — разрешением аграрного вопроса, наилучшим методом чего признавался так называемый «черный передел». Всего этого лидеры оппозиции не понимали и не желали понять.
Тем не менее общее число дезертиров с июля 1914 по февраль 1917 г. вопреки усилиям Думы «раздуть» факты и говорить о двух миллионах человек (например, А. Ф. Керенский и в эмиграции утверждал, что до Февраля дезертировали не менее 1,2 млн чел.) было сравнительно невелико. По различным подсчетам, цифра колеблется в пределах около двухсот тысяч, и в это число, видимо, входят не только беглецы из окопов, но и запасные, оставлявшие воинские эшелоны по пути на фронт.
До Февральской революции, согласно официальной статистике, в среднем уровень дезертирства — не более шести с половиной тысяч человек в месяц. Это достаточно низкий уровень для крестьянской нации, не сознававшей причин и последствий своего участия в мировом конфликте (не говоря уже о принципиально не нужном и неперспективном вмешательстве Российской империи в борьбу между Германией и Западной Антантой). После революции объемы дезертирства возрастают как минимум в пять раз.[335]
Значительный объем дезертиров, причем еще до достижения этими контингентами фронта, дали те категории населения, что ранее были освобождены от военной службы. Намерение русского Генерального штаба выиграть войну в течение относительно короткого времени не предполагало использования для ведения военных действий тех людей, что ранее не проходили воинской службы. Казалось бы, что наличного запаса человеческих резервов — более пяти миллионов человек — будет вполне достаточно для победы, достижение каковой ожидалось примерно через полгода после начала войны.
Тем не менее расчеты не оправдались и для восполнения потерь в Действующей армии пришлось призывать не только новобранцев, но и те категории населения, что ранее не служили в Вооруженных силах и в законодательном порядке призыву вообще не подлежали. Осенью 1915 года, после ужасных потерь Великого Отступления из Польши и Галиции, был проведен первый набор ратников 2-го разряда. Это те люди, что никогда не служили в армии, но подходили для службы в войсках по состоянию здоровья, возрасту и прочим необходимым характеристикам.
Главной проблемой русского военного ведомства стало восполнение потерь в Вооруженных силах. С начала войны по 1 ноября 1915 года русскими армиями были потеряны 4 360 000 чел., в том числе 1 740 000 пленными. Из этих потерь 2 386 000 (54 %) были утрачены в ходе Великого Отступления, с 1 мая по 1 ноября 1915 года.[336] Поэтому во второй половине 1915 года стали выискиваться средства для увеличения численности Действующей армии.
Необходимо упомянуть, что в связи с отсутствием в стране надлежащего количества технических
