мнению царя и правительства, создали не устранимые предпосылки для почти полной отмены антиеврейских узаконений». Впоследствии предпринимались и иные действия по уравнению в правах лиц иудейского вероисповедания. Как считает С. В. Куликов, указ об этом предполагалось объявить на Пасху 2 апреля 1917 года.[439] Кстати отметим, что это должно было почти совпасть по времени с генеральным наступлением на Восточном фронте в кампании 1917 года, намеченным на вторую половину апреля — начало мая.
Таким образом, повторимся, что нарочито жесткие меры в отношении эвакуированных и перемещенных лиц и членов их семей были продиктованы желанием высших военных властей отвести от себя ответственность за поражения на театре войны. Также свою роль сыграло обычное для российского «крапивного семени» отношение к простому человеку как к некой биологической субстанции, нежели как к гражданину страны. Ясно, что практически никогда чиновник не несет и минимума ответственности за надлом судьбы многих и многих простых людей. И национальность несчастного здесь не играет ведущей роли.
Другое дело, что военные власти, как, впрочем, и гражданские власти внутри страны, не различали действительных беженцев от депортированных и перемещенных лиц. Это верно, так как положение этих категорий российских (и австро-венгерских) подданных внутри Российской империи практически ничем не отличалось друг от друга: насильственное выселение, потеря имущества, произвол чиновников, гибель наиболее слабых членов семьи, принудительная работа в промышленности, сельском хозяйстве и т. д. О положении беженцев говорит доклад земского врача, сделанный в октябре месяце: «…Каждый, кто только имел возможность побывать среди беженцев, мог наблюдать необыкновенно высокий процент заболеваемости и смертности. Где простоял хотя бы короткое время обоз беженцев, там всегда оставлялся после них ряд могил, а некоторые из таких импровизированных кладбищ насчитывают сотни и больше крестов. Кроме разных инфекционных болезней, вплоть до холеры, жертвами которых падают беженцы, важное место занимают здесь заболевания от недостаточного питания». [440]
Что касается питания, то его вскоре пришлось организовывать военным властям, так как большая часть беженцев оставалась в пределах театра военных действий, подвластных Ставке. Получалось, что и без того надрывавшийся во имя снабжения Действующей армии русский железнодорожный транспорт стал перегружаться еще и заказами для беженцев. А ведь это (впредь до расселения какой-то части беженцев по внутренним губерниям) — более четырех миллионов человек, нуждавшихся в пропитании. Например, приказ по Западному фронту от 20 января 1916 года, посвященный беженцам, указывал, что «продовольственная помощь должна выдаваться исключительно только нуждающимся». Дневной паек: два фунта хлеба или фунт и сорок восемь золотников муки, двадцать четыре золотника крупы, пять золотников сала. Также полагалось двадцать четыре золотника овощей свежих, шесть золотников соли, ползолотника чая, шесть золотников сахару (фунт — 450 г, золотник — 4,2 г). Детям младше пяти лет — половинный паек.
Кроме того, продовольствование беженцев могло использоваться в качестве средства давления на них с целью производства необходимых для военного ведомства работ: «Тех беженцев и местных жителей, кои при трудоспособности и наличии для них подходящей работы будут отказываться от таковой, надлежит лишать пособий и помощи». Так, несмотря на несколько миллионов беженцев, Всероссийский союз для оказания помощи русским беженцам к концу 1916 года помогал только немногим более чем четыремстам тысячам адресатов.
Хуже всего, как представляется, было то обстоятельство, что у многих семей, подвергшихся депортации и выселению, в Вооруженных силах Российской империи служили мужчины. Многие из этих солдат были награждены за доблесть, проявленную в защите отечества. Каково им было знать, что их родные подверглись такому принуждению и произволу? Данная политика русской Ставки стала предтечей того психологически ненормального обстоятельства в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., когда дети предвоенных «врагов народа» столь же доблестно и геройски дрались с фашизмом, как и те люди, чьи родственники не подвергались репрессиям. В качестве характерного свидетельства можно привести письмо еврея, выселенного в Казань, в швейцарский Комитет помощи военнопленным евреям из России: «Я беженец Виленской губернии, откуда мы были выселены и абсолютно ничего не спасли из своего громадного движимого и недвижимого имущества… У меня на войне три сына, и все награждены военными георгиевскими крестами…».[441]
Разумеется, далеко не все высокопоставленные деятели одобряли проводившуюся Ставкой Верховного главнокомандования политику. Однако император Николай II не реагировал на эксцессы, все больше перераставшие в издевательство над здравым смыслом и человеческими судьбами. Представляется, дело не только и не столько в том, что царь одобрял действия великого князя Николая Николаевича. Скорее всего, вручив ведение войны в руки компетентных (по мнению самого императора) деятелей, Николай II, как то было вообще ему свойственно, отстранился от собственного влияния на эту проблематику. Но ведь дело в том, что данная проблема являлась глобальной: сотни тысяч разоренных и потерявших своих близких людей расселялись по стране. И не просто так расселялись: беженцев заставляли работать за нищенскую плату в сельском хозяйстве и промышленности, сетуя при этом на «лодырничанье» несчастных людей.
И наконец, что само собой разумеется, беженцы несли с собой в глубь Российской империи психологию маргиналов — людей, лишенных всего и вся, зачастую даже — части членов своих семей, погибших у них на руках во время передвижения. Влияние такого контингента на население страны, даже если помнить, что беженцы находились практически на самом «дне» социальной структуры, не могло не быть качественно негативным. В период Красной Смуты, начавшейся, разумеется, не после Октябрьского переворота, а сразу после падения монархии и прихода к власти оппозиционной буржуазии, начитавшейся книжек про западную демократию, но на деле абсолютно не способную управлять государством как системой, маргиналы станут играть первую скрипку в развитии российского революционного процесса.
Роль беженцев (в львиной своей доле — нерусских и неправославных), как и военнопленных («интернациональные» батальоны Красной Армии), в Великой Русской революции будет чрезвычайно велика, так как позволит рекрутировать в управленческий слой массу людей, озлобленно настроенных по отношению к России. И этими людьми были наводнены не только города, но и деревни, куда беженцев отправляли для работы на оборону. Д. И. Люкшин характеризует данное явление следующим образом: «К весне 1917 года легитимность большинства традиционных институтов империи вообще оказалась под вопросом, потому что носители традиции оказались либо в казармах, либо на заводах. Вместо них сельская местность заселялась доселе невиданными обитателями: пленными и беженцами, анклавы которых генерировали маргинальную субструктуру просто потому, что никакой другой продуцировать не могли».[442] Но кто наводнил маргиналами Россию? Разве не русская Ставка во главе с дядей царя?
Что они, эти не русские по своей национальности беженцы — поляки, немцы, евреи, украинцы, литовцы — должны были думать о русских властях? Что это как не готовый контингент для рекрутирования сотен тысяч людей в революцию? Как же можно было потом белогвардейцам — кадровым военным — удивляться тому потоку евреев, что сражались на стороне большевиков в глубине самой России вплоть до Сибири, а не, скажем, в Украине, когда она была отрезана германским нашествием в 1918 году, где евреи проживали массово до революции?
Вышло, что репрессивная эвакуация целиком и полностью оказалась в руках Ставки. Разделение государства на фронт и тыл, согласно «Положению о Полевом управлении войск в военное время» (основополагающий документ русской военной машины) не позволило Совету министров и Государственному совету напрямую вмешиваться в проводимую Ставкой политику эвакуации и массового выселения. А любые советы и пожелания из тыла Верховным Главнокомандующим и его окружением нарочито игнорировались. Думается, что охватившая высшее военное руководство мания величия и безответственности превзошла все допустимые размеры.
Между тем гражданские власти пытались хотя бы минимальным образом повлиять на ситуацию. Так, Совет министров под председательством И. Л. Горемыкина несколько раз призывал Ставку прекратить практику насильственного выселения в глубь страны населения из прифронтовой полосы и, в особенности, того населения, что могло быть враждебно настроено по отношению к России. Например, на заседании Совета Министров министр внутренних дел князь Щербатов так говорил о практике выселения евреев: «…
