Ту примечательную книжонку, ценой всего в пятак, Синяков бережно сохранил, вот только забыл прихватить с собой.
Глава 9
Жил писатель Грошев под самой крышей блочной девятиэтажки, такой длиннющей и так хитро изломанной по фасаду, что издали она напоминала два столкнувшихся океанских лайнера.
По запаху, который Синяков уловил еще на лестничной клетке, можно было понять, что макароны безнадежно подгорели.
Так оно и было. Из приоткрытых дверей квартиры сочился смрадный чад, а сам Грошев занимался тем, что выковыривал из кастрюли в мойку что-то, похожее на металлокорд, остающийся на месте сгоревшей автомобильной покрышки.
Насколько можно было судить, Грошев относился к своей внешности с безразличием истинно творческой личности. И его всклокоченная шевелюра, и его нечесаная борода напоминали (каждая в отдельности) растение «ведьмина метла», только одна метла торчала вверх а другая вниз.
Грошев не располнел, но как-то обрюзг. Поскольку на нем не было другой одежды, кроме сатиновых трусов, ныне успешно заменяющих мужчинам домашние шорты, взглядам гостей открывался его знаменитый пуп – не вдавленный внутрь, как у большинства нормальных людей, а выпирающий вперед наподобие кукиша. Наверное, акушерка, принимавшая Грошева, оставила слишком длинный кусок пуповины, а потом не стала его укорачивать, просто-напросто завязав узлом.
– Как это ты умудрился? – разгоняя рукой чад, поинтересовался Синяков.
– Поставил макароны на огонь, а сам отвлекся, – пояснил Грошев таким тоном, словно бы они расстались вчера, а не двадцать пять лет назад.
– Муза небось посетила, – Синяков покосился на стоявшую прямо среди грязной посуды пишущую машинку, в которую был заправлен лист бумаги с надписью: «Пуля в висок. Роман».
– Какая еще муза… Сосед на пиво позвал. Тоже, бедолага, мается.
– Тогда все понятно, – кивнул Синяков. – Бросай свою кастрюлю. Давай хоть поздороваемся.
– Только, чур, левой! – Грошев поспешно спрятал правую руку за спину. – Один гад мне указательный перст до кости прокусил.
– Как это он сумел?
– Случайно. Я ему хотел перстом в око попасть… а угодил в пасть, – срифмовал Грошев.
– Так бы сразу и сказал… Ну тогда к столу, выпьем за встречу. Где обещанная тушенка? Тоже сгорела?
– Тушенка как раз в целости и сохранности. Я ее даже открыть не успел… А что же ты меня своей даме не представишь? – Грошев галантно пододвинул гостье табуретку.
– По ходу дела познакомитесь, – махнул рукой Синяков, уверенный, что юный возраст и сравнительная миловидность Дашки скорее оттолкнут, чем заинтересуют хозяина.
И водку, и тушенку пришлось открывать Синякову – палец Грошева распух до таких размеров, что не позволял ему даже вилку держать.
– Воспаление у вас, – заметила Дашка. – Человечек-то, вас покусавший, похоже, ядовитым был…
– И не говорите! – затряс головой Грошев. – Гадюка, а не человек. Бывший майор госбезопасности.
– Листочек подорожника приложить надо, – посоветовала Дашка. – За ночь весь гной вытянет.
– Зачем же ты с гадюками водишься? – разливая водку, поинтересовался Синяков.
– Соавтор он мой. – Выпив, Грошев содрогнулся так, словно это была не водка, а соляная кислота. – Вместе пишем.
– «Пулю в висок»? – Синяков опять покосился на пишущую машинку.
– Нет. «Схватку с оборотнями».
– Ого! – Синяков даже присвистнул. – За это, наверное, неплохо платят?
– Одни слезы. – Лицо Грошева приобрело страдальческое выражение. – Дворник больше меня зарабатывает.
– А где же твое семейство? – спохватился вдруг Синяков.
– Одному богу известно. Отселили они меня. За недостойный образ жизни. Хорошо хоть, что на улицу не выбросили. Да мне тут и лучше. Спокойнее… Почти Михайловское. Вот только Болдинская осень никак не наступит.
Дашка, в это время уплетавшая тушенку (котороя хоть и называлась «говяжьей», но в основном состояла из перца, лаврового листа, крахмала, хрящей и желтого жира неизвестного происхождения), почему-то саркастически ухмыльнулась.
Синяков, у которого с девчонкой успел наладиться некий духовный контакт (понимал он ее не то что с первого слова, а как поется в песне – «с полувзгляда»), сразу понял причину этой ухмылки.
– А нужна тебе эта Болдинская осень? – с излишней прямотой поинтересовался он. – Так каждый каменотес себе глыбу каррарского мрамора потребует, а ресторанный лабух – скрипку Страдивари.
– Обижаешь, – приуныл Грошев. – Ты ведь моих произведений не читал.
– Почему же, читал. «Банкир в гробу». Вещь, конечно, остросюжетная, хотя и спорная. Я про заокеанскую жизнь мало знаю, но чует мое сердце, что один гангстер не станет одалживать у другого пять долларов, как ты изволил выразиться, «до получки».
– Это я еще семь лет назад написал. Первая проба пера, – стал оправдываться Грошев. – А ты, оказывается, не забыл. Ну и память…
– Сами-то вы, похоже, памятью похвалиться не можете? – опять влезла в разговор Дашка.
– Провалы случаются, – признался Грошев. – Даже дневник завел, чтобы прошедшие события фиксировать. – Он вытащил из-под пишущей машинки толстую амбарную книгу. – Сейчас посмотрим, чем я был занят вчера…
– Наверное, тем же, чем и сегодня, – грустно сказала Дашка.
Полистав страницы, Грошев обнаружил нужную запись, мало того что неразборчивую, так еще и зашифрованную.
– «Пр. в 13.» Ну это понятно, проснулся в час. «Зв. ред. треб. ав.» Звонил редактор, требовал вернуть аванс… Вот подлая душонка! Фиг ему! «Од. у Ив. на бут. Оп.»…
– Тут и расшифровывать не надо, – перебил его Синяков. – Одолжил у Иванова на бутылку. Опохмелился.
– Иващенко, – поправил его Грошев. – Есть тут у меня один поклонник. Я ему, наверное, уже целый ящик задолжал… Дальнейшее читать не стоит. Картина горькая. – Зажмурив глаза, он принялся обеими руками массировать виски.
– Для улучшения памяти надо настойку черноплодной рябины пить, – посоветовала Дашка. – Не всем, но помогает… Или употреблять с едой сушеных муравьев. Только обязательно рыжих. А лучше всего, если достанете платок, которым роженице лицо вытирали. Безотказное средство.
– И как его употреблять? – Грошев подозрительно покосился на Дашку. – На
