не слыхали… Короче, утром на складах провели инвентаризацию. Не хватает сотни саперных лопаток и чуть ли не тонны сухих пайков. Подозрение почему-то падает на нас, хотя даже козе понятно, что такую прорву имущества мы за час сплавить никуда не смогли бы. В казарме шмон устроили. Ну и, конечно, нашли у меня в тумбочке пару этих самых пайков.
– Кто-то подбросил? – Синяков уже не мог сдержать волнения.
– Если бы… Пайки эти к списанию готовились, вот нас интендант иногда и подкармливал. Жрала-то их вся рота, но ведь искали только у нас с Витькой… В общем, оформили как изъятие улик. Следствие началось. Нас из общей камеры в отдельную перевели. Губа старая, раньше в этом здании конюшня была. Октябрь месяц, а топить и не думают. Зато каждый день допрашивают. Трясли, как котов шелудивых. Витька слабаком оказался. Расплакался, стал показания давать. В содеянном сознался. Все, что следователи требовали, подписал… Вижу, и мне не отвертеться. Но решил держаться до последнего. С Витькой разговаривать перестал. А он взял, дурак, да повесился… – Леха отхлебнул из своей кружки и закашлялся.
– Разве можно в камере повеситься? – неуверенно спросил Синяков.
– Как нечего делать! Вот, смотри. – Он вытащил гимнастерку из-под брюк. – Здесь два шнура, чтобы шмотье по фигуре можно было подгонять. Один снизу, а второй на уровне пупа. Хорошие шнуры, крепкие. В бушлатах такие же имеются, но бушлаты у нас сразу отобрали. По правилам, эти шнуры у арестованных положено выдирать, а дежурный по губе прозевал. Прапор, что с него взять! Голова совсем другим занята… Вот Витька шнуром и воспользовался. Ночью дело было, пока я спал…. Витьку на дембель в цинковом гробу отправили, а я крайним оказался. Говорят мне следователи: твой соучастник фактом самоубийства признал свою вину. Теперь, дескать, очередь за тобой. Колись, салага, пока живьем не сгнил! Этих гадов тоже понять можно. Если вдруг выяснится, что Витька безвинным повесился, их ведь по головке не погладят… Крепко меня в оборот взяли. И в наручники на целые сутки заковывали, и пить не давали, и дубинками каждый день утюжили. Понял, что долго так не выдержу. Тоже стал о самоубийстве подумывать. Да только под рукой ничего подходящего нет. Даже ложку отобрали, а про шнуры и говорить нечего. Решетку, к которой Витька петлю привязал, железным щитом прикрыли. Ну ладно, думаю, веревку я сделаю. Белье на полосы порву. А за что ее зацепить? Стал я по камере шарить и вдруг замечаю, что из штукатурки шляпка гвоздя торчит. Ржавая вся. Я за нее кое-как ухватился и стал туда-сюда раскачивать. Когда выскочил гвоздь, вместе с ним и кусок штукатурки отвалился. А там доски. Оказывается, тут раньше окно было. Когда ремонт делали, его с двух сторон досками забили и заштукатурили. Доски гнилые, я их с первого удара вышиб. Сразу свежим воздухом потянуло. Тут уж на меня какое-то помрачение нашло. Очнулся только в лесу. Без шапки, без шинели. Хорошо хоть в кармане спички нашлись. Нам, подследственным, курить разрешалось. Вот так до самого снега в лесу и прожил. Шалаш построил. Картошку на колхозных полях воровал. Когда картошку убрали, на капусту и свеклу перешел. Грибы осенние собирал – зеленки, подзеленки… А куда деваться? Домой вернусь – поймают. В части срок ждет. Друзей надежных нет. В деревню зайду – меня первый же участковый задержит. Воровать не умею да и не хочу. В декабре простудился. Несколько дней с температурой лежал, потом побрел куда глаза глядят. Добрался до какой-то дачи. Влез через окно, печку затопил. В подвале варенье нашел. Там меня тепленького и взяли. Месяц от пневмонии лечили. Еще полгода в следственном изоляторе суда ждал. Ребята, которые со мной призывались, давно уже все на гражданку вернулись. Судили меня за побег с гауптвахты и кражу с дачи. Дали три года. И что интересно – про старое дело даже не вспомнили. Как будто бы ни склада этого проклятого не было, ни Витькиного самоубийства. Вот так я и загремел в дисбат.
– А как ты здесь оказался? – осторожно, боясь вспугнуть паренька, поинтересовался Синяков.
– Это уже совсем другая история. – Леха опять приложился к кружке. – Тебе ее знать не положено. Я хоть и дезертир, но не предатель. А что, если ты какую-нибудь лажу нашим ребятам готовишь! Потому и выведываешь всякие подробности. Уязвимые места ищешь.
– Дурья башка! – подал голос Шишига. – Тебе говорят – человек он! Сына своего разыскивает. Тот вроде тоже где-то здесь должен быть.
– Врете вы все, бесы поганые! – Леха уже порядочно окосел, да и сколько надо было такому заморышу. – Как его фамилия? В какой он роте?
– Синяков Дмитрий.
– Не знаю такого! – категорически заявил Леха.
– Его только три дня назад осудили.
– Тем более не знаю. Я уже две недели как в бегах.
– А капитана знаешь? Здоровый такой. Дарием зовут, – Синяков попытался зайти с другого конца. – Он еще на мотоцикле ездит.
– Кто же его не знает! Командир наш. Кличка – Архангел.
– Почему?
– А потому что он здесь вроде Михаила Архангела. Породу вашу поганую хочет под корень извести. Бесы его как огня боятся. Ох, силен мужик! Натуральный колдун! Как начнет всякую нечисть заклинать – мороз по коже!
– Между прочим, он свою колдовскую силу не только на бесов, но и на вас тратит. Ты хоть об этом знаешь?
– Он и не скрывает. На нас всех заклятие положено. Мы бы и хотели в нормальный мир вернуться, да не можем. А что ему прикажешь делать? Должность такая. То, что Архангел сволочь, я не отрицаю. Но видел бы ты его в деле! Орел, а не мужик! Спуска бесам не дает. И своего в беде никогда не бросит. Хотя если поперек его воли пойдешь – в порошок сотрет.
– Почему же ты от такого славного командира сбежал?
– Потому и сбежал, что однажды поперек его воли попер. – Леха демонстративно перевернул пустую кружку кверху дном. – Да я об этом и не жалею ничуть. Что у нас там за жизнь была! Жрали холодную кашу с сухарями. Спали прямо на земле, да и то не вволю. Каждый день жизнью рисковали. Осточертело все. Да и тяга у меня к побегам осталась. Дай, думаю, к бесам переметнусь. Авось не съедят…
– И не съели? – спросил Шишига с какой-то странной интонацией.
– Вот ты о чем… – горько усмехнулся Леха. – Нет, живой пока. Сам видишь. Скитаюсь по разным забегаловкам. Многие меня уже за своего принимают. Если ты и в самом деле человек – присоединяйся. – Это уже относилось к Синякову.
– Сказано тебе было – он сына ищет! – повысил голос Шишига.
– Не надо на него кричать, – вступился за Леху Синяков. – Смотри, он и так еле живой.
– Сам виноват! – отрезал Шишига. – Знал, на что идет.
– Кто виноват? Я? – Леха, уже почти лежавший грудью на столике, резко выпрямился. – Вурдалаки проклятые! За сладкую ягодку меня здесь держите? Да еще подбиваете дорогу в наше расположение показать! Думаешь, я не понимаю, для чего этот разговор затеяли? – он гневно уставился на Синякова. – Сыночек, видите ли, у него пропал! И я за кружку бормотухи должен объяснить, где его искать! Выложить все подробности! А вокруг сто ушей! Даже вон та падла мордатая нас внимательно слушает! – Леха указал рукой на привратника.
Хотя от амбала в ливрее их отделяло чуть ли не десять столиков, за которыми громко гомонила нетрезвая публика, тот на слова Лехи отреагировал незамедлительно.
– Опять выступаешь, сморчок? – зловеще осведомился привратник, направляясь в их сторону.
– Молчу, молчу… – Леха втянул голову в плечи, словно черепаха, заметившая приближающегося шакала.
– Выметайся отсюда! И вы оба тоже! – Его указательный палец, на котором вместо ногтя имелся устрашающего вида кривой коготь, ткнул сначала в Шишигу, а потом в Синякова. – Только рассчитаться не забудьте!
– Один момент! – Шишига торопливо полез себе за пазуху.
– Не суйся! – рявкнул привратник. – Уж если в вашу компанию человек
