сказывается.
– Ну тогда кочуй себе дальше. – Следователь пожал плечами. – Только как бы потом жалеть не пришлось. Это ты по молодости такой шустрый. А лет до сорока доживёшь, запоёшь по-другому.
– Ещё чего! – возмутился Цимбаларь. – Не собираюсь я до старости доживать. Как только первые признаки маразма появятся, сразу пулю в лоб.
– Ну-ну, – скептически вымолвил Кондаков. – Сейчас ты, конечно, смелый. А потом за каждый лишний денёк цепляться будешь. Про водку и баб даже думать перестанешь. Перейдёшь на кефир и телесериалы.
– Типун тебе на язык! – мнительный Цимбаларь даже по дереву постучал. – Ты мне лучше другое объясни. С высоты, так сказать, прожитых лет. Почему образованные, состоятельные и неглупые люди верят в сатану?
– Ты убеждён, что они и в самом деле верят, а не выпендриваются?
– Убежден. Видел бы ты их лица! Ну прямо молодогвардейцы какие-то! Глаза горят, сердца стучат. А как они пели! Душой пели, а не глоткой.
– Тебя самого это завело?
– Ничуть. Плеваться хотелось.
– Хорошо, а в православной церкви ты бывал? На Пасху или под Рождество?
– Случалось. Я, между прочим, в отличие от некоторых, крещёный, – это был намёк на детство Кондакова, совпавшее с безбожными временами.
Но тот даже ухом не повел, задавая следующий вопрос:
– Постарайся припомнить: благодать во время службы на тебя снисходила?
– Скука снисходила, – признался Цимбаларь. – И ничего больше.
– Значит, не подвержен ты стадным инстинктам и в посторонних авторитетах не нуждаешься. Сам себе и бог, и сатана. Как говорится, самодостаточная личность. А другие к кумирам тянутся. Загодя себя к пастве причисляют, то есть к стаду. И таких, между прочим, большинство. Их тоже понимать надо. Люди издревле сообща жили, а такие, как ты, становились изгоями.
– Да я совсем не это спрашиваю! – осерчал Цимбаларь. – Зачем поклоняться сатане, если есть Христос, Мухаммед или этот… как его… Сёко Асахара? Можно ведь преспокойно молиться днём, в приличном месте, а не нюхать собачье дерьмо в ночном лесу.
– Полагаю, что причиной тому другой инстинкт, свойственный одним лишь людям, – ковыряясь спичкой в ухе, произнёс Кондаков. – Даже и не знаю, как его поточнее назвать. В общем, дух противоречия… Ты советские времена помнишь?
– Почему бы и нет? Я ведь не молокосос какой-нибудь. – Цимбаларь подкрутил несуществующий ус.
– Было тогда такое явление – диссидентство, а проще говоря, инакомыслие. Я не про тех граждан говорю, которые на кухне под водочку власть хаяли, а про настоящих диссидентов, не боявшихся открыто высказываться. Святые люди! Ни на какие компромиссы не соглашались. Себя гробили и детей своих губили. Свободы требовали, демократии, общечеловеческих ценностей, частной собственности. В лагеря шли, в психушки. И вот по прошествии полутора десятков лет, когда уже и дух советской власти выветрился, многие из них поют ту же песню, только наоборот. Не надо, дескать, нашему человеку никакой свободы, а тем более демократии. Чуждое это всё. Давай соборность, давай авторитарность. Долой фальшивые западные ценности, прочь частную собственность. Некоторые даже в коммунисты записались, хотя четверть века назад даже слова такого слышать не могли. И это при том, что в своё время их и печать, и общественность, и комитет крепко потрепали. Не парадокс ли это?
– Есть люди, которым нравится быть вечно гонимыми, – сказал Цимбаларь. – Особый вид мазохизма.
– А я считаю иначе, – возразил Кондаков с видом Сократа, проповедующего свое учение черни. – В человеческом обществе всегда существует какой-то процент тех, кто не согласен с действительностью, какой бы она ни была. Ведь чёрную мессу служили ещё в те времена, когда за это сжигали на кострах. И Лютер пёр на католическую церковь, рискуя головой. Про наших доморощенных инакомыслящих я лучше умолчу. Слишком длинный список получается. От князя Всеслава до графа Толстого. Ни в волчьей стае, ни в коровьем стаде оппозиционеров не бывает. А в человеческом сообществе они не переводятся. Знать, нужны для чего-то.
– Вместо пугала, – проронил Цимбаларь.
– Не скажи. Законы мироздания суровы, но целесообразны. Наверное, в том, что все одинаково думают и в одну сторону смотрят, есть какая-то опасность. Такое единомыслие до добра не доведёт, особенно в лихую годину. Вот и заложила природа в человека ген противоречия, дабы всегда в запасе имелись те, кто способен повести филистёров по новому пути. Уверен, что если сейчас восторжествовал бы сатанизм, некоторые маги, магистры и рыцари незамедлительно переметнулись бы в христианство. Так сказать, назло господствующей тенденции.
– Возможно, ты в чём-то и прав, но сатанизм – это уже крайность. Тут не оппозицией пахнет, а клиникой… Сами своего сатану придумали и сами же ему поклоняются.
– Разве с богами иначе было?
– Иначе. Если говорить о Боге-отце, то его придумали для пользы дела. Чтоб дикий народ в рамках держать. Не убей, не укради, не возжелай и так далее! Весьма разумно. Не уцелеет племя, если все подряд начнут убивать, воровать и греховодничать. А сатанисты, наоборот, вопреки здравому смыслу действуют. Проповедуют разврат, ритуальные убийства, кровосмесительство, осквернение святынь. Это уже не дух противоречия, а патология какая-то.
– Ну не знаю… – похоже, что доводы Кондакова иссякли. – Ты лучше Достоевского почитай. Авось и найдешь для себя ответ.
– Это вряд ли. При Достоевском жизнь совсем иная была. Тихая, дремотная. Из Москвы в Питер неделю ехали. Ни тебе Чикатило, ни товарища Ежова, ни Басаева.
– Хватало всякой дряни и в те времена. Только масштабы, может быть, иные были… Вспомни Джека-Потрошителя или Сергея Нечаева, которого тот самый Достоевский в своих «Бесах» изобразил. Но даже такой матёрый пессимист, как Федор Михайлович, искренне полагал, что спустя век, то есть примерно в нашу с тобой эпоху, жизнь будет слаще мёда. Вот и дожили. – Кондаков помахал списком сатанистов.
– Ладно, – Цимбаларь припечатал ладонью по столу так, что бутылочка клея, как назло не закрытая, опрокинулась прямо на служебные бумаги, – надоела эта пустая болтовня. Христиане, коммунисты, сатанисты… Давай лучше своё собственное общество учредим.
– Какое? – поинтересовался Кондаков, убирая от края стола все хрупкие и валкие предметы.
– Общество противников всех обществ. Никаких сборищ, никаких программ, никаких контактов между членами, а главное, никакой деятельности.
– И как же в такое общество вступать?
– Исключительно мысленно!
– Мысленно я уже во многих обществах состою, – с грустью признался Кондаков. – В калифорнийском клубе миллиардеров, в британской ассоциации охотников, в редколлегии журнала «Плейбой», в американской киноакадемии, в отечественном совете безопасности, в европейском союзе виноторговцев, а когда меня начальство сильно допекает, ещё и в «Аль-Каеде».
Этот пространный мартиролог несбывшихся мечтаний прервало треньканье внутреннего телефона.
– Слушаю, – ответил Кондаков и сразу покосился на Цимбаларя. – Да, у меня сидит… А кто его спрашивает? По городскому… Женщина… Не представилась… Ну соединяй, ежели так.
– Привет, Саша!