куда меня направили по распределению. Дистанция, как говорится, огромного размера… С той поры он использовал меня исключительно на побегушках, превратив в безответного, а главное, бесплатного лакея. Сейчас в этом стыдно признаться, но пора назвать вещи своими именами.
– И всё же непонятно, как могли пользоваться успехом столь незрелые стихи?
– В те времена они таковыми не казались. Были поэты и похуже Уздечкина… Конечно, в плане литературном он ноль без палочки. Но всё его графоманское творчество словно броня какая-то защищала. Любая пошлость, любая банальность проходили на ура. Многие тонкие знатоки поэзии, в порядочности которых сомневаться не приходится, ценили Уздечкина. Вот в чём загадка!
– Я просто заинтригован. – Цимбаларь отодвинул в сторону чашечку с остывшим кофе. – Скажите, а эта броня, о которой вы говорили… Она защищала только творчество Уздечкина? Или его самого тоже?
– Нет, в повседневной жизни он как раз-таки был неудачником. Прямо горе луковое! В семье постоянный разлад. Дети непутёвые. Жена стерва. К пятидесяти годам, когда мы встретились, Уздечкин успел нажить себе целый букет болезней. С охоты почти всегда возвращался пустой, даже если дичь сама шла на мушку… Но стихи компенсировали всю его личную несостоятельность, давая и деньги, и славу, и покровительство сильных мира сего.
– А как насчёт внуков? – поинтересовался Цимбаларь. – Иногда они бывают настоящей отрадой для стариков.
– Какие там внуки! Уздечкин женился довольно поздно, уже в преклонном возрасте. Ему и с детьми горя хватило. – На лице Шишмарёва появилось скорбное выражение. – Слава богу, что вы их не видели…
– Время как-то влияло на его плодовитость? Ведь даже Пушкин в конце жизни столкнулся с творческим кризисом… Уздечкин с годами не исписался, не утратил интереса к сочинительству?
– Насколько мне известно, он писал до последних дней, и всё, что выходило из-под его пера, шло нарасхват.
– Как он умер?
– Глупо. Выпил лишнего, что с ним порой случалось, и захлебнулся рвотными массами.
– Простите за деликатный вопрос: вам приходилось бывать с Уздечкиным в бане?
– Конечно. Он любил париться, ну а я, естественно, выполнял при нём роль банщика. Вы, наверное, хотите спросить, был ли Уздечкин обрезан?
– Боже упаси! – запротестовал Цимбаларь. – Подобные пошлости не в стиле нашего журнала. Меня интересует другое: имелись ли на его теле какие-либо странные родимые пятна, шрамы, татуировки? О личности человека они могут поведать очень многое.
– Ничего похожего я, признаться, не заметил. Вообще-то Уздечкин был волосатым, как питекантроп. На его теле даже пуп нельзя было рассмотреть.
– Что это за Сонечка, которой посвящены некоторые из его стихов?
– Жену Уздечкина звали Софьей Валериановной.
– Вы же недавно говорили, что они жили как кошка с собакой! – удивился Цимбаларь.
– А куда денешься? Если не хочешь получить скалкой по голове, даже поэму жене посвятишь.
– Вы не видели у него карманных часов? На вид совершенно обыкновенных, с никелированным корпусом. У них ещё механизм не работал.
– Не видел. Обычно Уздечкин носил ручные часы «Слава».
– Кто унаследовал его имущество?
– Семья. Софья Валериановна и дети.
– Сколько у него было детей?
– Двое. Сын Павлик и дочка Нюра. Сын ещё со школьных лет пристрастился к наркотикам, а дочка клептоманка. Тащит из дома всё подряд и продаёт за копейки. Потом кается.
– Как у них обстоят дела сейчас? Процветают или бедствуют?
– Не в курсе. После похорон главы семейства я в этом доме больше не появлялся. Но, скорее всего, бедствуют. Сбережения съела инфляция. Книги Уздечкина не переиздаются. А тягой к какой-либо созидательной деятельности никто из его присных не отличался. Дармоеды и тунеядцы.
– Весьма удовлетворён нашей встречей. – Цимбаларь, удивляясь самому себе, церемонно раскланялся. – Благодаря вам статья о поэте Уздечкине уже сложилась в моей голове. Но скажите честно: ужель ни одна из созданных им строчек не войдёт в золотой фонд российской словесности?
– Ну если только эти… – Отбивая такт кофейной ложечкой, Шишмарёв продекламировал:
Направляясь к дому, в котором обитала семья полузабытого ныне стихоплёта Уздечкина, Кондаков внезапно ощутил недомогание. Телом овладела предательская слабость, а на лбу, несмотря на прохладную погоду, выступила испарина.
Поскольку накануне никаких злоупотреблений, способных пошатнуть здоровье, не случилось, Кондаков приписал своё состояние банальному переутомлению. Он даже дал себе зарок: сразу после завершения расследования взять путёвку в ведомственный санаторий и хорошенько там отдохнуть, возможно, даже в обществе миловидной и добросердечной дамы средних лет.
Под аркой, ведущей во двор, Кондаков встретил маленького оборванца, мусолившего в зубах окурок сигареты. Только внимательно присмотревшись, в нём можно было узнать Ваню Коршуна.
– Всё семейство в сборе, – вполголоса сообщил он. – У сына ломка. Дочурка только что загнала бронзовый бюстик Чехова, но вместо дозы, обещанной брату, купила себе импортные колготки. О мамаше упоминать не буду. Она и так день-деньской стоит на рогах. Боюсь, что ты появишься в самый разгар грандиозного скандала.
– Ты с дочкой общался? – сглотнув горькую, тягучую слюну, спросил Кондаков.
– Перекинулись парой слов. Намекнул, что знаком с барыгой, который платит за старые карманные часы большие деньги. Обещала дома поискать… А что ты такой бледный? Не угорел, случайно?
– Где я мог угореть? – болезненно скривился Кондаков.
– На даче, где же ещё! Ты ведь печь дровами топишь?
– Не был я вчера на даче… Просто какая-то слабость напала. Наверное, возраст сказывается.
– Лучше не ходи туда, – посоветовал Ваня. – Я с ними как-нибудь и сам разберусь.
– Нет, схожу, – заупрямился Кондаков. – Надо ознакомиться с ситуацией на месте.
– Кстати, этот дом предназначен на капитальный ремонт, и жильцы со дня на день ожидают расселения, – доложил Ваня. – Скажи, что ты представитель Департамента жилищного фонда.
– Кто мне поверит? – поморщился Кондаков. – Документов соответствующих нет.
