информировал Кондаков, сутки напролёт не снимавший марлевой повязки. Однажды вечером между ними состоялся такой разговор.
– Можешь радоваться, – буркнул Пётр Фомич. – Грипп достиг апогея. За день у меня было тридцать вызовов. Скоро доить коров будет некому.
– Тяжёлые случаи есть? – осведомился Цимбаларь.
– До этого пока не дошло. Но хуже всех себя чувствует старуха, у которой ты раньше столовался. Она уже и за попом послала.
– Сейчас я там буду, – он стал поспешно собираться.
Когда Цимбаларь вошёл в избу Парамоновны, священник уже удалился, хотя о нём ещё напоминал едва уловимый запах ладана.
Соседка, присматривавшая за больной, пояснила, что батюшка отпустил хозяйке грехи, однако с соборованием спешить не стал – надежда на выздоровление оставалась.
– Отцу Никите самому нездоровится, – продолжала она. – Еле на ногах держался, сердешный. Руки трясутся, по лицу пот ручьями. Проклятая зараза всех косит – и праведников, и грешников.
Старуха, обряженная в смертную сорочку, внезапно открыла глаза, состоявшие, казалось, из одних зрачков, и уставилась на Цимбаларя.
– Как здоровье, Парамоновна? – бодро поинтересовался он.
Старуха молчала, не сводя с участкового взгляда, в котором опять мерцал уже знакомый ему огонёк безумия.
Так продолжалось ещё минуты две, а затем она отрешённым голосом произнесла:
– Явился, антихрист… Смертью человеческой любуешься… Я-то тебя насквозь вижу… Ты моровую язву человеческой плотью питаешь, аки своего пса верного… В одной твоей руке чаша с ядом, а в другой ларец с прахом… Жаль, я тебя тогда не порешила…
Старуха стала затихать, но потом забилась, словно припадочная, и завопила:
– Готовьте гробы, ройте могилы, варите кутью! Смерть к нам пришла! Смерть в человеческом облике!.. Кропите её уксусом! Гоните животворящим крестом! Жгите железом! А-а- а…
– Иди, милок, иди, – соседка стала выпроваживать Цимбаларя за порог. – Разве не видишь – не в себе она. От горячки умишком тронулась. На себя наговаривает… Недавно в смерти четырёх человек призналась.
На следующий день Кондаков и Людочка сами пришли к нему.
– Вижу, ты совсем оклемался, – сказал Кондаков. – Хоть одна хорошая новость. А у нас дела всё хуже и хуже. Больных уже больше, чем здоровых. Кому-то лекарства помогают, а кому-то нет.
– Сочувствую, – ответил Цимбаларь. – Но помочь ничем не могу. Надо ждать.
Он сидел на краю развороченной кровати и не знал, куда деваться от взгляда Людочки.
– Помощник ты, конечно, хреновый, – согласился Кондаков. – Вашему брату лишь бы пожар раздуть, а как тушить – сразу в кусты… Но я, собственно говоря, вот по какому поводу. У больных начинается кризис. Возможно, некоторые не доживут до утра. По-моему, ты хотел с ними поговорить.
– Раньше хотел… А теперь не вижу в этом особой необходимости.
– Совесть-то небось гложет?
– Такая у неё работа… Но в содеянном я не раскаиваюсь. Кто из нас прав, покажет время.
Людочка не сказала ему ни единого слова – как пришла молчком, так и ушла.
Оставшись один, Цимбаларь залпом ополовинил бутылку самогона и стал ждать сна – единственного средства, дававшему ему хоть какое-то забвение.
Глубокой ночью в окно опорного пункта постучал старик, после смерти Борьки Ширяева выполнявший в церкви его обязанности.
– Вас батюшка к себе зовёт, – сообщил он. – Идите скорее.
Все окна в избе отца Никиты были освещены. Сам он, до неузнаваемости осунувшийся, лежал в дальней комнатёнке, наверное, служившей домашней молельней.
– Матушка, оставь нас наедине, – попросил он жену, менявшую холодные компрессы.
– Плохо вам? – Цимбаларь шарил по комнате взглядом в поисках хоть каких-нибудь лекарств. – Да ведь вы, похоже, и не лечитесь! Сейчас я пошлю за фельдшером.
– Не утруждайте себя, – сказал отец Никита. – Фельдшер мне не поможет… Единственное моё лекарство – вера, однако сейчас бесполезно и оно… Бог отвернулся от меня. Пришло время расплаты… Скажу без обиняков – вашего предшественника убил я… Но это не единственное моё прегрешение…
Чего-то такого Цимбаларь ожидал уже давно, и тем не менее признание священника ошарашило его. Хотя всё в общем-то сходилось… Парадный мундир, начищенные туфли… территория коровника, находящаяся на кратчайшем пути от опорного пункта к церкви… Вериги, появившиеся сразу после убийства.
– В тот вечер вы должны были обвенчать его с учительницей? – после некоторой паузы спросил Цимбаларь.
– Да, – отец Никита неотрывно смотрел в потолок, а не на иконы, возле которых даже лампадка не горела. – Невеста пришла в церковь заранее, а жениха я ожидал с минуты на минуту. Не знаю, почему они избрали тайное венчание… Вот тогда всё и случилось…
– Что именно? – Цимбаларь склонился над кроватью пониже.
– Мне трудно объяснить… Это жуткое чувство, когда ты вдруг теряешь власть над собой и действуешь, как бездушная марионетка… Помутнение – другого слова тут не подберёшь… Мною владело лишь одно желание – убить его, убить… Не помня себя, я выбежал из церкви и помчался навстречу жениху… По чистой случайности мы встретились возле коровника, а иначе пришлось бы душить его руками… Услужливый дьявол подал мне вилы… Дальше ничего не помню… Потом я вернулся в церковь. Окровавленный, с вилами в руках… Девочка всё поняла. Она убежала прочь и впоследствии покончила с собой, но меня почему-то не выдала…
– Смерть Черенкова была предопределена видением?
– Как будто…
– Это ваше единственное преступление?
– Если вы подразумеваете убийство – да. Гораздо страшнее то, что я был одержим бесом… Силы преисподней связывали со мной какие-то планы… А что касается убийц, их у дьявола предостаточно… Мне же предназначалась иная участь… Вам не понять, какие муки испытывает искренне верующий человек, ставший невольным пособником нечистого… Чтобы хоть как-то защититься от дьявольских соблазнов, я стал применять вериги… Но было уже поздно…
– Это вы подбросили мне письмо?
– Да… Зря вы не последовали моим советам… Хотя теперь это не имеет никакого значения. Я умираю… Болезнь послана мне в наказание за грех отступничества… Пусть бы кара обернулась искуплением…
– По-вашему, всё происходящее в Чарусе – козни дьявола?
– Для меня это действительно так… Но некоторые думают иначе…
– Куда вы дели вилы?
