имел при себе тяжелый турецкий пистолет, от которого, почитай, любая рана смертельная. Для этих вельмож цена моей жизни – грош без копейки. Им собственную шкуру надо спасать.
Уворачиваться было поздно – черная дырка пистолетного ствола подмигивала мне, как глаз циклопа.
Выстрела я не услышал, зато увесистый щелчок по лобешнику ощутил. Вот и пришел твой бесславный конец, гвардии сержант Лодырев…
Тогда, возможно, удастся умереть и мне, Олегу Наметкину. Заодно, так сказать. Ведь мрак, застлавший мои глаза после предательского выстрела, вполне соответствует определению «могильный».
Прощайте, люди…
А фигушки не хотели? Жив я. Оказывается, что через пропасть в триста лет никакая пуля не достанет, даже выпущенная в упор. Опять неудача.
Жив-то я жив, но, когда свинцовый шарик размером с лесной орех на сверхзвуковой скорости щелкает тебе по лбу, память об этом событии остается надолго. Мне, например, чтобы окончательно очухаться, понадобилось минуты две.
Профессор Котяра уже караулил мое пробуждение, это я осознал прежде всего. Ну как же без него обойдешься!
Присутствовал в палате и еще какой-то тип, но мне пока было не до него.
Затем я с удивлением убедился, что вся окружавшая меня обстановка резко переменилась. Окно было уже не позади меня, как прежде, а слева (скромные зеленые занавесочки не могли скрыть расходящиеся веером прутья решетки).
Прежняя кровать, слышавшая и мои рыдания, и мой зубовный скрежет, уступила место другой – столь мягкой, что казалось, будто бы я не на матрасе лежу, а расслабляюсь в бассейне. Что касается всяких хитрых приборов, то здесь их было не меньше, чем в кабине реактивного самолета.
Вот оно, значит, как. Пока я, поминутно рискуя жизнью, интриговал против иноземцев, захвативших российский трон, меня из родного нейрохирургического отделения столь же родной десятой больницы перевели в дурдом, стыдливо именуемый психиатрической клиникой.
Нет, нравы человеческие за последние три века определенно не смягчились. Гражданские права в загоне, зато процветают закулисные козни. Ничего, вот приснится мне генсек ООН или папа римский, стукану я на вас, профессор Котяра!
Неизвестный мне тип сдержанно кашлянул в кулак. Наверное, напоминал о своем присутствии. Взаимное молчание действительно несколько затягивалось.
– Давно я здесь? – полагаю, что в моем положении такой вопрос звучал вполне уместно.
– Где – здесь? – Котяра сделал многозначительные глаза. – В клинике?
– Естественно. А вы что имеете в виду?
– В клинике вы находитесь около часа. Были доставлены сюда в состоянии глубокого ступора. А в эту реальность возвратились около пяти минут назад… Далеко нынче занесло? – последний вопрос был задан доверительным, можно даже сказать, интимным тоном.
– Ох, не напоминайте даже! – я отмахнулся здоровой рукой.
– Опять на крыльях суицида?
– Опять, – вынужден был сознаться я. – Других-то крыльев все равно не имею.
– Предупреждаю в последний раз, что подобная самодеятельность до добра не доведет, – глаза-щелочки превратились в глаза-буравчики. – Отныне вы обязаны согласовывать со мной каждый… э-э-э… факт ухода в иную реальность.
Недолго думая, я возразил:
– Профессор, представьте на секундочку, что вы не психиатр, а проктолог. Стали бы вы тогда требовать от пациентов, чтобы они согласовывали с вами каждый… э-э-э… факт дефекации?
– Если это будет вызвано интересами науки, то и потребую. Можете не сомневаться! Но я прекрасно понял, куда вы клоните. Хотите сказать, что эти странные сны посещают вас непроизвольно?
– Именно! – понятливость Котяры радовала. – Так оно и есть. Зачем бы я умышленно превратился в бабу, которую насилуют чуть ли не на куче навоза? Имей я свободу выбора, то, безусловно, предпочел бы Синди Кроуфорд и парижский подиум.
– Кстати, хорошо, что вы напомнили про ту несчастную бабу. Я тут собрал кое-какие сведения, имеющие отношения к вашему предыдущему сну, – он вытащил из нагрудного кармана вчетверо сложенную бумажку. – Думаю, вам это будет интересно.
– Когда человеку объясняют его собственные сны, это всегда интересно.
– Сначала я даже не знал, как и подступиться к этой проблеме, – Котяра был весьма доволен собой (грехом гордыни, оказывается, страдают и психиатры). – Зацепок-то никаких, кроме весьма приблизительной даты и еще более приблизительного географического района. Тут никакая информационно-поисковая программа не поможет. Кто регистрировал баб, изнасилованных во время войны? Или где искать данные на пропавшего без вести красноармейца, если известны только его приметы? Темная ночь! Но потом меня посетила одна идейка. Стал я проверять родственные связи. Сначала вашей матери, потом отца, а уж потом участкового инспектора Бурдейко. И что вы думаете – попал в самую точку! Оказывается, свою фамилию Бурдейко получил в детском доме, где воспитывался с годовалого возраста. Настоящая его мать – Мороз Антонида Дмитриевна, осужденная к пятнадцати годам исправительно-трудовых лагерей за убийство красноармейца Файзуллина. Надеюсь, я не очень засоряю вашу память всеми этими фамилиями?
– Абсолютно не засоряете. Я к ним даже и не прислушиваюсь.
– Хорошее свойство… Кстати говоря, эта Мороз, уже имевшая на иждивении малолетнюю дочь, заявила о своем преступлении в прокуратуру непосредственно после рождения сына. Прокуратура данное обстоятельство учла и направила дело в народный суд, а не в особое совещание, чем и объясняется сравнительная мягкость приговора. Умерла Мороз в пятьдесят третьем году в тюремной больнице от крупозного воспаления легких. Судьба ее первого ребенка неизвестна.
– И что из всего этого следует? – поинтересовался я, хотя заранее ожидал чего-то подобного.
– Из этого следует, что ваш сон оказался в некотором роде вещим. Мать Бурдейко в состоянии аффекта прикончила его фактического отца, а после родов покаялась. Как видно, совесть замучила. Вы стали невольным свидетелем как изнасилования, так и убийства. Следовательно, мы имеем дело с реальными фактами прошлого, которые открылись вам в форме сна. Кроме того, прослеживается ваша родственная связь с участниками обоих эпизодов. Скорее всего Бурдейко ваш отец, а Мороз, таким образом, бабушка. Выводы можно делать хоть сейчас, но мы от них пока воздержимся. Сначала хотелось бы ознакомиться с содержанием вашего последнего сна.
– Вы уверены, что я обязан его кому-либо рассказывать? – это была жалкая и, наверное, последняя попытка сохранить свой внутренний мир в неприкосновенности.
– Полноте! – Котяра поморщился, от чего его кожа на лбу собралась в гармошку. – Не ломайтесь, как девочка. Согласен, что любая патология – это интимное дело больного. В его праве отказаться от лечения. Но только не в том случае, если он представляет опасность для окружающих. Ваши странные сны связаны с реальными человеческими трагедиями, и у меня даже создалось впечатление, что вы сами провоцируете их каким-то мистическим образом.
– Иногда и у меня создается такое впечатление, – задумчиво произнес я, ощущая, как по участкам кожи, еще сохранившим чувствительность, пробежали мурашки. – Тут
