Блондинка. Том II

Мэрилин.

И она ему верила. Возможно, так оно и есть. Ну конечно, как же может быть иначе! Все равно что сказать, что он любит меня. Только другими словами.

Нищенка-служанка ждала. Никто не умел ждать так, как она.

До нее дошли слухи, что Касс Чаплин угодил в больницу. Находится в токсикологическом отделении городской лос-анджелесской клиники. Она тут же ударилась в панику и принялась звонить, узнавать. А сама между тем думала: Нет, я не должна. Незачем больше с ними связываться. Особенно сейчас. И еще подумала: интересно, состоят ли Касс и Эдди Дж. по-прежнему в интимных отношениях?

Надо же! Оказывается, она по ним скучала! По своим любовникам Близнецам. И это — после двух скучных браков с нормальными, порядочными, гетеросексуальными мужчинами!..

Ее красавцы мальчики, Касс и Эдди Дж.! А она была их Нормой, их любимой девочкой. Делала, что они говорят. Возможно, они просто ее гипнотизировали. А что было бы, если б она осталась с ними и родила от них ребенка? Все равно, наверное, сделала бы карьеру, стала бы «Мэрилин Монро». Но все это было так давно. А их малышу было бы уже целых восемь лет!.. Наш ребенок. Но проклятый.

Она никак не могла вспомнить, почему умер ребенок, почему должен был умереть, почему Мэрилин убила его. Несколько месяцев назад она видела снимок Касса Чаплина в одной желтой газетенке. И была просто потрясена тем, как состарился ее бывший любовник, — под глазами темные мешки, морщины в уголках рта. От былой красоты не осталось и следа. К тому же камера зафиксировала его в момент ярости — кулак вскинут, губы искривлены, будто извергают непристойности.

Зато теперь у меня самый достойный на свете любовник. Мужчина, который по- настоящему ценит меня. Истинно родственная душа.

И даже если то была неприкрытая ирландская лесть, в чем она почти не сомневалась, на все девяносто процентов, то была лесть принца, а не какого-нибудь там голливудского наркомана.

Как странно! В ответ на письмо к Глэдис, которое она писала с такой любовью, пришел ответ — напечатанный на машинке, где все слова столпились в центре, на измятом и сложенном в несколько раз листочке бумаги:

Ну неужели тебе ни чуточки не стыдно, Норма Джин, я читала о Кларке Гейбле они говорят, ты просто убила его, а ведь у него и без того было больное сердце. Даже здешних сестер и нянек от тебя просто тошнит.

Но наступит день, и меня пригласят в Белый дом. И мама может пойти туда со мной. И для нее это будет иметь такое же огромное значение, как и для любой другой американской матери.

Она наблюдалась у психиатра. Она ездила к своему психоаналитику. Она консультировалась у «специалиста по психическому здоровью» в Западном Голливуде. Дважды в неделю навещала физиотерапевта. Снова начала заниматься йогой. Ночи порой выдавались мучительно долгие, и она знала, что не может позволить себе проглотить достаточно хлоралгидрата, чтобы поспать хотя бы несколько часов. И звонила тогда своему массажисту, который жил в Венис-Бич. Ей нравилось думать, что он был одним из серфингистов, спасших однажды Норму Джин, когда она едва не утонула в океане. То был гигантского роста парень, усердно занимавшийся бодибилдингом. Но, несмотря на столь внушительную внешность, сама нежность.

Как и Уайти, Ни ко (так звали массажиста) просто обожал Блондинку Актрису. И в этом обожании не было ни капли вожделения; ее тело было для него материалом наподобие глины, чтобы мять, месить, растирать его, за приличную плату, разумеется.

— Знаешь, Нико, чего бы мне хотелось?.. Чтобы мое тело всегда оставалось с тобой. И чтобы я… о! прямо не знаю, как и сказать… улетела бы куда-нибудь, не знаю куда, и стала свободной.

Возвратившись из Палм-Спрингз в Брентвуд, в свою гасиенду на Пятой Хелена-драйв (какое, кстати, странное название для улицы! она спрашивала у агентши по недвижимости, что оно означает, но та не знала), она поставила розу из фольги в хрустальную вазочку. А саму вазочку поставила на белый «Стейнвей», где цветок поблескивал даже в полутьме. Роза! Роза от него! И поскольку то был цветок из фольги, а не живая роза, это означало, что он никогда не увянет. И она будет хранить его вечно, в память о великом человеке и его любви.

Нет, конечно, он никогда не бросит свою жену. Католическая семья, соответствующее воспитание. Яна это и не надеюсь. Он — историческая фигура. Признанный лидер свободного мира. Прошел через войну во Вьетнаме. (Совсем близко от Кореи! Где некогда знаменитая МЭРИЛИН МОНРО развлекала солдат!)

Совсем близко к берегам агрессивной коммунистической Кубы. О, Президент — человек опасный, лучше быть его другом, чем врагом. Она так гордилась им, так за него переживала. Его лицо постоянно мелькало в газетах и на экране ТВ. Мужской мир истории и политики, мир непрестанной борьбы. И в этой борьбе была своя радость. Что есть политика, как не война, только другими средствами? И ее цель — победить соперника. Политика есть выживание самых лучших и приспособленных. Естественный отбор. А любовь — это слабость мужчины. И Блондинке Актрисе хотелось доказать своему «Пронто», что она, черт возьми, все понимает.

Серебряная роза из фольги так и притягивала ее к пианино. Она садилась за клавиши в погруженном в тишину доме, окна зашторены и не пропускают ни лучика безжалостного солнца. Медленно и неуверенно нажимала на клавиши. Так играет человек после долгого перерыва, знающий, что его и без того скромные навыки полностью атрофировались. Она никогда не играла «Fur Elise» и никогда не сможет сыграть. Еще больше пугало ее легкое онемение кончиков пальцев — тут же включало воспоминания о давнем прошлом, слишком болезненные, чтобы о нем вспоминать. Мама! Чего ты хотела тогда от меня, чего добивалась? Чего я не смогла тебе дать? Как это получилось? Ведь я так старалась!

И ей вдруг начинало казаться, что если б она тогда под руководством мистера Пирса лучше играла на пианино, лучше пела для бедной Джесс Флинн, ее детство сложилось бы совсем по-другому. Возможно, отсутствие у нее музыкального дарования явилось дополнительным стимулом к безумству Глэдис Мортенсен. Возможно, в душе Глэдис лопнула тогда какая-то струнка.

И все же, похоже, Глэдис простила ей это. Ведь никто не виноват в том, что родился на свет, верно?..

Нет, печали она не чувствовала, несмотря ни на что, продолжала оставаться оптимисткой. В этом доме, своем настоящем первом доме, она обязательно будет снова играть на пианино. Скоро начнет брать уроки. Как только жизнь наладится.

И она все ждала и ждала, когда Принц позовет ее. Почему бы и нет?..

Той весной она плохо отдавала себе отчет в своих поступках. Словно в тумане приняла предложение сняться в новом фильме. Студия на нее давила. Агент давил. Во время развода она обсуждала с Максом Перлманом возможность вернуться в театр и сыграть заглавную роль в пьесе. Но только то должна была быть уже не «Девушка с льняными волосами», а то ли «Кукольный дом» Ибсена, то ли чеховский «Дядя Ваня». Однако, к великому разочарованию Перлмана, все как-то не складывалось и не получалось. Обсуждая с ним роли, она так и горела энтузиазмом, словно молоденькая девушка; но проходили недели, и ни от нее, ни от Хоулирода не было слышно ни слова. Он пытался им дозвониться, но они так и не перезванивали в ответ; и постепенно о проекте забыли. Потому, что я страшно боялась. Момента предстать перед живой публикой.

Ей часто снилось, как она выходит на сцену и чувствует, что просто парализована страхом. Ощущение было столь сильным, что она тут же просыпалась и понимала, что описалась, прямо в постели.

— О Господи! Нет, только не это!

Тут же вспоминался запах мочи, исходящий от матраса Глэдис в Лейквуде.

Пребывая в полном смятении мыслей и чувств, она вдруг вспоминала, как будто то произошло с ней в действительности, что будто бы она описалась прямо в репетиционном зале, еще тогда, в Нью-Йорке. «О Боже! Я в-встала, и сзади платье было все м-мокрое, и липло к ногам. О-о-о!»