Блондинка. Том II

Нет, она никому ничего не скажет. Ни своему агенту, ни Кассу Чаплину, ни Эдди Дж. Она их щадила. Это ее боль, больше ничья. К тому же стоило ей, пусть косвенно, упомянуть о больной матери, и она замечала полное отсутствие интереса в глазах своих любовников. И это ее пугало. («У нас у всех больные матери, — весело заметил однажды Касс. — Я не буду доставать тебя рассказами о моей, а ты меня — о своей. Договорились?»)

Норма Джин стала быстро одеваться, схватила одну из соломенных шляп Эдди Дж. с широкими полями, взяла очки с темными стеклами. Немного поколебалась, но все же решила не брать голубоватый пузырек с таблетками бензедрина, что стоял у Касса в аптечке, в ванной. Теперь она спала хорошо, по шесть часов кряду, спокойным глубоким сном. Поскольку беременность пошла ей на пользу, как уверял врач, и весь при этом так и лучился улыбкой, точно являлся отцом этого ребенка. Он так сиял, что Норма Джин уже начала беспокоиться — а не узнал ли он ее? И если да, то не станет ли еще, чего доброго, сделав ей анестезию, фотографировать при родах?..

И она села в машину и поехала в Лейквуд в плотном потоке утреннего движения. И очень беспокоилась о Глэдис. Что, если та что-то сделала с собой, причинила себе вред? Что, если она знает о ребенке? Почувствовала, ведь такое возможно. Она понимала, что Глэдис надо беречь, что не стоит делиться с ней сомнениями, тревожными мыслями и страхами, ведь она уже больше не маленькая девочка, а Глэдис — уже не та могущественная и всезнающая мать. Но неким непостижимым образом она все же могла узнать. Почувствовать. И именно поэтому сбежала.

По дороге в Лейквуд Норма Джин проехала один, два, три кинотеатра, где шла «Ниагара». И над каждым из этих зданий красовалось крупными буквами: МЭРИЛИН МОНРО. И везде была она, с белой словно светящейся кожей, в красном платье с низким вырезом, едва удерживающим' рвущиеся наружу пышные груди. МЭРИЛИН МОНРО, соблазнительно улыбающаяся полураскрытыми красными и блестящими сексуальными губами, на которые Норме Джин было стыдно смотреть.

Прекрасная Принцесса! Никогда раньше Норме Джин и в голову не приходило, что Прекрасная Принцесса может одновременно насмехаться над своими поклонниками и околдовывать их. Она была так красива, а все остальные были в сравнении с ней столь ординарны! Она была источником эмоций, а они были всего лишь рабами эмоций. И где и кто он, Темный Принц, достойный ee!

Да, я горжусь! Это следует признать. Я много и упорно работала и буду работать еще больше.

Эта женщина на афише вовсе не я. Она — результат моего труда. И я заслуживаю за это счастья.

Я заслуживаю ребенка. Пришел мой час!

Когда Норма Джин приехала в частную клинику в Лейквуде, выяснилось, что таинственно пропавшая Глэдис столь же непостижимым образом нашлась. Ее нашли спящей на скамье в католической церкви, в трех милях от клиники, на оживленной улице под названием Бельфлауэр-бульвар. Она была растеряна и полностью дезориентирована, однако без сопротивления дала увезти себя в больницу отыскавшим ее полицейским. Увидев Глэдис, Норма Джин расплакалась и обняла мать, от которой пахло сырой одеждой и мочой.

— Но мама, она даже не католичка! Что ей понадобилось в этой церкви?

Директор психиатрической клиники в Лейквуде рассыпался перед Нормой Джин в извинениях. Обращался он к ней осторожно и крайне почтительно: «Мисс Бейкер». (Информация о том, что Глэдис Мортенсен является матерью кинозвезды, была строго конфиденциальна. «Не выдавайте меня!» — просила Норма Джин директора, помещая мать в клинику.) Директор принялся уверять ее, что наличие всех пациентов в палатах проверяется ежевечерне ровно в девять; окна и двери в палатах запираются; охрана дежурит круглосуточно. В ответ на что Норма Джин поспешила заметить:

— Ах, что вы! Я ничуть не сержусь. Я так рада и благодарна, что мама теперь в безопасности!

Остаток дня Норма Джин провела в Лейквуде. Вопреки всему день получился удачный! Правда, она долго не решалась выложить матери главную новость. Ведь мать далеко не всегда готова выслушать от дочери самую радостную новость. Наверное, потому, что сама была матерью, вынашивала дочь, ухаживала за ней. Однако теперь это Норма Джин ухаживала за Глэдис, которая выглядела такой слабой и хрупкой, так неуверенно двигалась и, подозрительно щурясь, поглядывала на Норму Джин, словно не узнавала, не понимала, кто она такая. И несколько раз заметила встревоженно, но без упрека в голосе:

— До чего же у тебя белые волосы! Неужели ты тоже такая же старая, как я?

Норма Джин помогла матери искупаться, сама помыла ей свалявшиеся, точно войлок, волосы, а потом осторожно и аккуратно расчесала их. И разговаривала с Глэдис шутливо, как с маленьким ребенком, и весело напевала.

— Все так беспокоились о тебе, мамочка. Ты ведь больше не убежишь, нет?

Оказалось, что ранним утром, еще на рассвете, Глэдис каким-то образом умудрилась отпереть не одну, а несколько дверей (или же они не были как следует заперты вопреки дружным уверениям персонала) и, никем не замеченная, перебежала лужайку перед домом и оказалась за воротами. И вот, выйдя на улицу, она прошла две с половиной мили, опять же никем не замеченная, до церкви Святой Елизаветы. Где и была обнаружена на следующее утро несколькими ревностными прихожанами, явившимися к семичасовой мессе. На ней было простое хлопковое бежевое платье без пояса с плохо подшитым подолом, нижнее белье отсутствовало. И еще, когда она выходила из клиники, на ней были вельветовые шлепанцы, но, очевидно, она потеряла их по дороге. И костлявые ноги были сплошь покрыты ссадинами и шрамами. Норма Джин бережно и нежно обмыла матери ноги, смазала йодом царапины.

— А куда ты шла, а, мам? Могла бы и меня попросить отвести, если тебе туда захотелось. В ту же церковь, к примеру.

Глэдис пожала плечами:

— Я знала, куда иду.

— Но ты могла пострадать. Попасть под машину… или заблудиться.

— Еще ни разу в жизни не заблудилась. Я знала, куда иду.

— Но куда же, куда?

— Домой.

Слово так и повисло в воздухе. Странное и замечательное, словно мигающее неоном насекомое из рекламы. Потрясенная, Норма Джин не знала, что и сказать. И увидела, что Глэдис улыбается. Женщина, у которой есть своя тайна. Давным-давно, в другой жизни, она была поэтессой. Она была красивой молодой женщиной, умевшей привлекать внимание мужчин, в том числе и такого могущественного голливудского магната, как отец Нормы Джин. До приезда Нормы Джин в клинику Глэдис успели дать «успокоительную таблетку». И теперь она не выказывала сколько-либо заметного волнения или смущения тем, что вызвала такой переполох. Проспала всю ночь на жесткой деревянной скамье, описалась, намочила одежду, но и это ее ничуть не смущало. Она — ребенок. Жестокий непослушный ребенок. Она заняла место Нормы Джин.

Некогда прекрасные глаза Глэдис стали какими-то мутными, утратили блеск и походили на скучную морскую гальку; кожа обвисла, приобрела зеленоватый оттенок. И тем не менее она, несмотря на то что проблуждала всю ночь босая, не выглядела, на взгляд Нормы Джин, постаревшей. Будто ее околдовали еще много лет назад; другие женщины вокруг старились, а Глэдис — нет. Норма Джин заметила с легким упреком:

— Знаешь, мама, ты можешь поехать ко мне домой в любое время, как только захочешь. Помни это.

Пауза. Глэдис чихнула и вытерла нос. Норма Джин уже приготовилась услышать ее громкий издевательский смех. Домой? К тебе? Это куда еще? Норма Джин добавила:

— Ты совсем еще не старая. Ты не должна называть себе старой. Тебе всего-то пятьдесят три. — И после паузы нерешительно спросила: — Тебе хотелось бы стать бабушкой?

Вот оно! Слово вылетело. Бабушка!

Глэдис зевнула. Широко и сладко распахнутый рот походил на кратер. Норма Джин была разочарована. Стоит ли повторять вопрос?