уронит горячую вилку прямо тебе на ноги.
Руки у нее трясутся, а ноги тяжелые, неповоротливые — с тех самых пор, как она перестала принимать прописанные доктором Бобом таблетки. Она поклялась, что никогда не будет принимать ничего кроме аспирина; случилось это после того, как она проспала пятнадцать часов кряду, и испуганный муж, не в силах вывести ее из этого ступора, вызвал «скорую». И заставил ее пообещать, чтобы
О, эти женщины! Это священное сердце Христа!.. У алтаря старой, похожей на темную пещеру церкви, где пахло ладаном. Это огненно пылающее сердце, оно обнажено, и смотреть на него неловко, как на часть тела, которую обычно принято прикрывать.
Бывший Спортсмен, знаменитость, лучший в мире игрок в бейсбол, был отлучен от церкви за то, что женился на Блондинке Актрисе. Но архиепископ Сан-Франциско был другом семьи и обещал все «уладить». (Каким, интересно, образом? Аннулировать их брак, что ли?) Она пошла на мессу с женщинами. Похоже, они с восторгом приняли в свою семью ее, красавицу Мэрилин. Она была единственной блондинкой среди всего их черноволосого и смуглокожего племени. Выше мамы на целую голову. У нее не оказалось соответствующей случаю шляпы, и мама дала ей мантилью из черного кружева — прикрыть голову. Множество жарких темных итальянских глаз было устремлено на нее, и казалось, они смотрят на Блондинку Актрису осуждающе, хотя одета она была очень скромно — ничего вызывающего, прямо как какая-нибудь монахиня.
О, но до чего же скучно было в этой церкви! Мессу служили на латыни, высокий монотонный голос священника прерывал звон колоколов (чтобы пробудить прихожан от спячки?). И еще служба была невыносимо
О, она очень, очень его любила! Самозабвенно, отчаянно любила. Хотела иметь от него детей, хотела быть с ним счастлива — и все это исключительно ради него. А он обещал сделать ее счастливой. Ей хотелось довериться ему. Ключ к ее счастью находился в его руках. А что, если он ее разлюбил? От запаха жарившейся печенки кружилась голова. Она убрала волосы назад, стянула на затылке, чтобы не падали на потное лицо. Она ловила на себе взгляды свекрови и еще какой-то пожилой родственницы со стороны мужа. Они смотрели одобрительно.
Она и не думала скрывать от мужа, что, собираясь с ним в Японию, положила в чемодан пурпурное платье, расшитое блестками. Но он не преминул обвинить ее в этом. О, она клялась и божилась, что и не думала ничего скрывать! И даже если и спрятала это платье на самое дно чемодана, то исключительно ради того, чтобы сделать ему сюрприз. Положила вместе с ним и серебряные туфельки на шпильках с открытым носом и тоненькой кожаной перепонкой, обхватывающей лодыжку. И еще — кое — что из черного кружевного белья, которое он сам ей дарил. Она также сунула в чемодан светлый парик, почти точную копию своих платиново-белокурых взбитых волос, но парик постигла печальная участь. Его выбросили в первый же вечер их пребывания в Токио.
О, ну откуда же могла она знать, что полковник американской армии пригласит ее «поднять моральный дух джи-ай» в Корее? Она клялась и божилась, будто бы и понятия не имела о том, что попадет в этой несчастной стране в столь «пикантную ситуацию».
В дешевом издании классической книги «Парадоксы актерского мастерства», которую ей кто-то подарил, она подчеркнула красными чернилами следующие строки:
Вечность — это сфера, чей центр везде, а окружность нигде. Так и истинный актер рано или поздно делает открытие: его сцена везде и одновременно нигде.
Было это накануне их отъезда в Японию.
Бывший Спортсмен являлся по природе своей мужчиной немногословным, а потому в каком-то смысле его можно было причислить к мимам.
На своем последнем занятии по мимике и жесту (тогда никто, кроме Блондинки Актрисы, не знал, что то будет последнее ее занятие) она изображала пожилую женщину на смертном одре. Студенты были совершенно заворожены ее реалистическим, даже каким-то пугающе натуралистическим исполнением, столь отличным от их собственной поверхностной и надуманной манеры игры. Блондинка Актриса лежала на спине в длинном черном саване, босая, и все время порывалась приподняться, в отчаянии и судорогах, рывками. И наконец смирилась, приняла неизбежную свою судьбу и вся так и открылась, радостно открылась навстречу… смерти? Она приподнималась и приподнималась и вот, как балерина, начала балансировать на коленях, натянутая и дрожащая, как струна, с воздетыми над головой руками. В течение нескольких секунд, показавшихся всем целой вечностью, стояла она в этой позе, и все ее тело сотрясала мелкая дрожь.
Об этом умалчивалось. Он не говорил, что не может простить ей то, что она до смерти надоела его семье. Его семье!
Слова эти так и распирали его — того гляди задохнется. Но он не говорил. И не прощал.
Разве она не старается при каждом удобном случае показать свое над ним превосходство?
На Рождество они приехали в Сан-Франциско, и она была тиха, внимательна, вежлива и так мило улыбалась. За весь вечер не проронила почти ни слова. Смеялась вместе со всеми остальными. Личико у этой женщины было какое-то детское, таким людям и мужчины, и женщины охотно рассказывают разные истории, а она сидит себе и слушает, широко распахнув глаза и притворяясь, что ей невероятно интересно. Но он, ее муж, единственный из всех знавший ее, понимал, что внимание это вымученное, а улыбка — натянутая, фальшивая, оставляющая морщины в уголках губ. С его отцом и другими родственниками постарше она была почтительна. Она умела умиленно пощебетать при виде младенцев и маленьких детишек, не забывала сделать комплимент их матерям: «Вы, должно быть, так счастливы! Так ими гордитесь!» Словом, исполнение ее было безупречным, но он-то видел, что это всего лишь представление, игра, и это его просто бесило. Достаточно было взглянуть на то, как она пробует разные деликатесы. Откусит кусочек куриной печенки, отщипнет жареного ягненка или тонко нарезанной семги под маринадом,