Блондинка. Том II

Иногда любовь к этой женщине охватывала его с такой неукротимой силой, что он ощущал почти физическую боль. И еще к этой боли примешивалось чувство ответственности и только усиливало ее. И собственное «я» ничего не значило в такие моменты, его самого словно не существовало вовсе.

Высокий и гордо улыбающийся, он стоял на каменистом берегу, под обрывистым склоном, и смотрел на пляж и безбрежные воды Атлантики, как будто все это принадлежало только ему. То был его подарок жене. Подарок был принят, и в ответ он был вознагражден ее любовью. Словно в знак благодарности предлагала она ему себя.

День выдался ветреный, волнение на море было сильное. Солнечный свет отражался от воды с металлическим блеском. А цвет волн все время менялся — то серо-стальные, то мутно — голубые, то угрожающе темно-зеленые накатывали они на берег, волоча за собой водоросли. Вода находилась в непрерывном движении. Воздух был свеж и влажен от мелких брызг и попахивал солью, и так было всегда у моря, насколько он помнил. А небо нежно отсвечивало бледно-голубым, как на акварели, и по нему мчались полупрозрачные облачка. Да, действительно красиво; и это его дар ей, и сердце у него громко билось от счастья и предвкушения.

Они стояли на берегу океана, дрожа под порывами холодного июньского ветра. Стояли, обняв друг друга за талию. Над головой, широко раскинув крылья, парили чайки, издавали резкие пронзительные крики, словно были недовольны, что кто-то посмел вторгнуться в их владения.

Крикливые чайки острова Галапагос-Коув, они напомнили о старых тревожных мыслях.

— О, я люблю тебя.

Она произнесла эти слова с такой яростной пылкостью и так улыбалась при этом мужу — можно было подумать, она никогда не произносила прежде этих слов.

— Мы тебя любим.

Взяла его руку и прижала к животу.

Теплый округлый животик; за последнее время она заметно прибавила в весе.

Ребенок находился в ее чреве вот уже два месяца и шесть дней.

2

Лежа в постели, он гладил и целовал ее голый животик, прижимался к нему щекой. Дивился тому, что, несмотря на малый срок, бледная кожа натянута на нем так туго, прямо как на барабане. Жизнь переполняла ее, она просто излучала здоровье! Намеревалась выносить свое дитя, питалась, соблюдая строгую диету. Таблетки принимать перестала, за исключением витаминов. Она расстанется со своей мирской карьерой (она именно так и выражалась, произносила эти слова без сожаления, гнева или упрека, как нечто само собой разумеющееся; как может говорить о своем прошлом монахиня, ведущая уединенную жизнь и ничуть не сожалеющая о мирских усладах). Она хочет обрести в материнстве и браке истинную цель жизни. Он целовал ее, он притворялся, что слышит ребенка внутри, слышит его сердцебиение. Нет?.. Да?.. Он рисовал на ее животике узоры, слегка прикасался к напоминающему застежку-молнию шрамчику, оставшемуся от операции аппендицита, которую ей сделали несколько лет назад. А сколько абортов она сделала? На этот счет ходило много слухов! Но я отказывался слушать, даже до того, как влюбился в нее. Нет, честное слово, клянусь.

Защищая ее, он тем самым защищал себя от воспоминаний о ее прошлом — запутанном, безалаберном, полном случайных, беспорядочных связей. И в то же время — невинном, как прошлое своенравного ребенка.

Дивясь красоте ее тела, он словно погружался в транс. И эта женщина — его жена?.. Да, его!

Эта изумительная, нежная, мягкая кожа — живая оболочка ее красоты!..

И, как море, красота непрерывно менялась. Вместе с освещением, малейшими его оттенками. Или под воздействием лунного притяжения. Ее душа казалась ему таинственной и бесстрашной, подобно отраженному небесному светилу, балансирующему на гребне волны: дрожащая, все время в движении, то вдруг летит вниз, то снова возносится к небу… В Англии она хотела умереть. И если б он тогда не вызвал врача, причем вызывать пришлось несколько раз… А потом это дурацкое падение с лестницы, завершение съемок, и она была совершенно измучена, опустошена, выглядела на свой возраст, если не старше. Но по возвращении в Штаты очень быстро поправилась, буквально в течение нескольких недель. И вот теперь, на третьем месяце беременности, выглядела здоровой. Как никогда прежде. Ее веселили даже приступы тошноты по утрам. Она была совершенно нормальной! И как же это прекрасно — быть нормальной! В ней появились прямота и простота, которых он не замечал в ней прежде. Нет, замечал, но только на читке пьесы, в роли Магды.

Прочь из города! Прочь от всех этих любопытствующих глаз. Этих вечно устремленных на них глаз посторонних. Она беременна, его ребенком.

Я сделал это только ради нее. Вернул ее к жизни. И мне осталось только соответствовать ситуации.

Снова, спустя долгие годы, стать отцом. Почти в пятьдесят.

3

Драматург и раньше приезжал на Гатапагос-Коув летом, с другой женщиной. Бывшей своей женой. Когда оба они были молоды. При воспоминании о тех днях он обычно хмурился. Но что, собственно, он помнил? Да ничего такого особенного. Эти воспоминания походили на перелистывание пожелтевших страниц. То были обрывки пьес, которые он начинал писать, охваченный лихорадочным вдохновением, а затем откладывал, а вскоре и вовсе забывал о них. В серьезность таких приливов вдохновения как-то не слишком верилось, не верилось и в прежние чувства, но и в то, что все это будет забыто раз и навсегда, тоже не слишком верилось. Он тяжело вздохнул. Поежился под порывами сырого, дующего с океана ветра. Нет, сейчас он счастлив! Вот его новая молодая жена, спускается с холма на каменистый пляж, такая живая и проворная, немножко безрассудная, как своенравный ребенок. Нет, никогда прежде он не был еще так счастлив! Он просто уверен в этом.

Но эти пронзительные крики чаек!.. Наверное, именно они навевают ненужные воспоминания и мысли?

4

— Сюда, Папочка!

Она спускалась вниз по холму, оскальзываясь на поросших мхом камнях. Возбужденная, как маленькая девочка. На пляже было больше камней, чем песка. Ледяные волны разбивались у ее ног. Ноги у нее были мокрые, но ей, похоже, все равно. Манжеты брюк цвета хаки тоже промокли и заляпаны грязью. Бледные волосы треплет ветер. На щеках блестят слезы, глаза у нее очень чувствительные и легко наполняются слезами.

— Эй, ну давай же, Папочка!

Но волны с таким грохотом разбиваются о берег, что ее почти не слышно.

Ему не понравилось, как безрассудно спускалась она сюда по холму, но он прекрасно понимал, что предупреждать ее об опасности не стоит. Лучше уж промолчать, в противном случае между ними вновь установятся нездоровые отношения — своенравной капризной молоденькой женушки и мужа-папочки, с этим его непрестанным ворчанием, упреками, угрозами и обоюдным неудовольствием.

Ну уж нет, больше никогда! Драматург слишком для этого умен.

Он засмеялся и стал спускаться следом за ней. До чего же они предательски скользкие, эти камни! В лицо ударила россыпь мелких водяных брызг, и стекла очков тут же помутнели. Обрыв был невысок, всего футов пятнадцать, не больше, но спуститься по нему, не поскользнувшись, было не просто. Его поразило, как быстро, с ловкостью обезьянки, удалось ей спуститься с этого обрыва. И он вдруг подумал: Да ведь я ее совсем не знаю! Эта мысль посещала его дюжину раз на дню. Приходила и по ночам, когда он просыпался и слышал, как она тихонько постанывает, лежа рядом, что-то бормочет и даже смеется во сне. Колени у него какие-то негнущиеся, и он едва не вывихнул запястье, ухватившись за камень в попытке сохранить равновесие. Он запыхался, сердце громко и часто колотилось в груди, но улыбка светилась счастьем. Он тоже бодр и подвижен, особенно для мужчины своего возраста.

На острове Галапагос-Коув их часто принимали за дочь и отца, пока наконец не узнали, кто они такие.

В таверне «Китобой» к северу от их дома, куда он повел ее обедать в тот вечер. Там горели свечи, и