Дорогая экс-миссис Росс!
На письме стоит штамп Айовы, но, может быть, я вовсе и не в Айове? Может, я гораздо дальше от тебя?.. А может, нахожусь через улицу и наблюдаю за тобой из своего убежища, где я засел, запасшись продуктами и терпением… Может, я в этом многоквартирном доме, что на другой стороне улицы, жалюзи у меня опущены почти до самого подоконника, а на ружье навинчен оптический прицел, чтобы я мог наблюдать за тобой, следовать за тобой из комнаты в комнату: ты ведь никогда не заботилась о том, чтобы зашторить окна, расхаживала полуголая, и настанет день, когда ты за это поплатишься…
А теперь звони своему мерзавцу адвокату. Беги к телефону. Позвони и судье — ты ему явно понравилась, и он поверит твоим россказням. Позвони в полицию, в ФБР, позвони в полицию штата Айова, — мне плевать, все равно ты меня не достанешь. И никогда больше не увидишь ее.
Я сказал «ее»? Это кого же?
Искренне твой
Дорогая экс-миссис Росс!
Могу поклясться, ты сейчас прикидываешь, что я намерен делать. Могу поклясться, ты все время думаешь обо мне. Ты послала полицейских проверить дом напротив? Послала? Ну и как, нашли они кого- нибудь? Может, одного из твоих поклонников, ни в чем не повинного незнакомца, смотревшего из окна через улицу в твое окно, когда ты разгуливала полуголая, плюя на то, что кто-то может тебя увидеть.
Ты показала им мое первое письмо и объяснила, кто это — «она»? Неужели ты действительно считаешь, что способна быть матерью и заслуживаешь иметь дочь?
Могу поклясться, ты прикидываешь, не опасен ли я. Ты никогда не считала меня опасным, но я, кажется, переживаю опасный период — это все равно как малярия, лихорадка, которой ты заразила меня и от которой я чуть не погиб. Можешь собой гордиться.
Я хочу, чтобы наша дочь забыла то зло, которое ты ей причинила, испортив наш брак, отравив нашу любовь, так что даже ребенок чувствовал запах гнили. Я хочу любить нашу дочь так^, чтобы заставить ее забыть уродство этого мира. Возможно, на этом письме будет стоять штемпель Канзаса, но к тому времени, когда ты станешь его читать, меня там уже не будет, так что не утруждай себя звонками в полицию.
Хотелось бы мне увидеть сейчас твое лицо.
Искренне твой
Дорогая экс-миссис Росс!
Мы с тобой никогда так далеко на Запад не забирались, верно? Я мечтал поехать сюда, побродить по горам, половить форелей, мне так хотелось тогда, в тысяча девятьсот сорок седьмом году, поехать в Йеллоустонский заповедник, но ты передумала, и черт с тобой — теперь мы здесь вдвоем с маленькой Элиной и даже не вспоминаем о тебе.
Но к тому времени, когда ты прочтешь это письмо, нас здесь уже не будет.
Если бы ты видела — до чего же здесь красиво! Точно на краю света — только горы, скалы и небо, а воздух — совсем не то, что в Питтсбурге. Здесь даже такие больные люди, как ты, наверное, излечились бы. Вот только можешь ли ты излечиться и хочешь ли? То, что могло бы быть любовью, ты превращаешь в мерзость, и, мне кажется, тебе это нравится.
Уже май, но сегодня идет снег, и я как следует закутал Э., потому что в хижине не очень тепло и она простужена. Она никогда не жалуется. Никогда не говорит о тебе. Каждое утро я спрашиваю ее: «Ты скучаешь по маме?», А она говорит: «Нет», и я спрашиваю ее: «А кого ты любишь?», и она говорит: «Я люблю моего папу…» Так что видишь — она уже не твоя, и не стоит тебе пытаться вернуть ее под свое крылышко.
С другими туристами мы почти не общаемся. Оба мы вполне здоровы, если не считать легкой простуды у Э. Вчера пошли погулять и набрели на медведей — мать и двух премиленьких медвежат. Какие-то люди кормили их, а один мужчина снимал — хорошие семьи хорошо проводят время на отдыхе. Мы с Э. тотчас к ним присоединились. Я погладил медвежонка — он величиной со взрослого пса и совсем ручной. А медведица села на задние лапы и смотрела на нас — ручная, как собака. Человек с фотоаппаратом пришел в такой восторг — я посадил Элину медведице на загривок, а он нас снял и сказал, что Э. вполне могла бы стать кинозвездой — такая она хорошенькая. Но вообще-то я почти ни с кем не общаюсь. Ты преподала мне урок насчет людей: сблизься с ними, и они растерзают тебя.
Искренне твой
Дорогая экс-миссис Росс!
Полицейских, которых ты послала по моим следам, очень легко распознать! Это прямо как игра — до чего же эти мерзавцы глупы, не мешало бы им поумнеть. Приехали и стали шнырять по кемпингу, но я от них скрылся. Зашел в местный кабачок и спрятался в мужском туалете: я на этот раз перехитрил тебя. А поскольку Э. не всегда со мной, то распознать меня трудно. А может, и она выглядит иначе? Может, ее фотографии, которые у тебя есть, уже устарели?
Зачем ты вышла за меня замуж, Ардис?
Ты думаешь, что я в Вайоминге, судя по штемпелю на письме, и, значит, не представляю для тебя угрозы. Но ведь я, может, вовсе не там. Может, я вернулся и снова нахожусь через улицу и как раз сейчас смотрю на тебя в оптический прицел, готовясь нажать на крючок. Я дружу с Джо Колльером, управляющим здешним кемпингом, я его друг — Роберт Максуэлл, и, может, он в порядке дружеской услуги опускает здесь мои письма, чтобы запутать тебя. А я, возможно, наблюдаю, как ты читаешь сейчас это письмо.
Э. находится в надежном месте. Здесь в начале сезона можно снять почти любую хижину. Никто не видит Э. Никто о ней не знает.
Искренне твой
Лео пробыл в кемпинге «С птичьего полета», что к югу от Йеллоустонского заповедника, всего три дня. Он слишком нервничал и не мог сидеть в хижине, то и дело вздрагивал, прислушиваясь к звукам снаружи… Он отправлялся бродить один, под холодным дождем. Элина была простужена, и он опасался, как бы не началось воспаление легких. Он надевал на нее два своих свитера, но ножки у нее оставались голые, если не считать коротких белых носочков. А погода для мая стояла очень холодная. Он жалел теперь, что не сохранил пальто — не надо было его выбрасывать; он спорил сам с собой и злился, шагая по лесу и отхлебывая из бутылки джин, чтобы хоть немного согреться, пока постепенно не забывал о главной проблеме.
В последний день их пребывания в кемпинге он услышал снаружи какие-то звуки и открыл дверь — перед ним стоял волк, а может быть, лисица или шакал. Он держал в зубах большую змею. Зверь покосился на Лео и его дочь и, подбросив змею в воздух, раскусил ее. Затем принялся есть.
— Эй! Убирайся отсюда! — закричал на него Лео.
Элина попятилась от двери.
— Свинья чертова! — кричал Лео.
Зверь, внешне напоминавший собаку, не обращая на них внимания, доел змею. Затем потрусил прочь. Лео был в неистовстве.
— Вот не знал, что они такие каннибалы, — сказал он. Закрыв дверь, он посмотрел на Элину — та оцепенела от ужаса. Он надеялся, что эта история не настроит ее против Иеллоустонского заповедника. — Это наше путешествие имеет ведь и познавательное значение, — сказал он. — Можно многое узнать.
Элина, казалось, не поняла его.
— Этот знаменитый парк создан не только для удовольствия, — назидательно сказал он, — но и для того, чтобы люди изучали природу.
Немного черной краски, когда он красил девочке волосы, попало ей на лицо и на шейку — краску было никак не отмыть, даже специальным мылом. Но он все-таки попытается купить Лошадиное мыло, как только доберется до лавки, где его продают.
— Так или иначе, утром мы двинемся дальше на Запад, — сообщил он дочери. — Надо проложить побольше расстояния между нами и нашим прошлым.
Элине никогда не хотелось есть, и он стал забывать, что надо ее кормить.
Северная Невада. Лео намечал маршрут по карте «Эссо». Он принес ее с собой в кабачок и развернул на стойке бара, чтобы посоветоваться насчет дорог — какая опасная, а какая безопасная и не слишком многолюдная; Элину он завернул в одеяло и оставил в машине. День клонился к вечеру, и в кабачке было
