точно в бездну канул, лишь стропила разлетелись в стороны, как спички.
Люди, кучей лежавшие на дне платформы, взирали на готовую раздавить их ожившую гору, как беспомощные птенцы на голодного пса, — только попискивали от страха, но не предпринимали никаких попыток к спасению. Да и некуда было спасаться — поезд мчал изо всех своих железных сил, а с обеих сторон полотна уходили вниз крутые откосы, вдоль которых густо торчали пеньки, оставшиеся от недавно спиленного леса.
Первым опомнился машинист. Он не стал тормозить, ибо это уже не могло спасти поезд, а наоборот, еще больше увеличил скорость, сорвав предохранительные клапаны. Паровоз взревел так, что на мгновение заглушил даже шум встающей дыбом земли, весь окутался паром и рывком наподдал вперед. Его шатуны замелькали с почти неуловимой для глаз быстротой.
Слева, закрывая небо до самого зенита, уже нависала серая шевелящаяся стена. На платформу обрушился град щебня. Привычные сумерки сменились жутким полумраком. Грохот и рев ощущались не столько ушами, сколько всей шкурой и всеми внутренностями.
Люди, парализованные ужасом и необычайностью происходящего, ничком лежали на платформе, и лишь немногие из них (в том числе и Зяблик) видели, как помощник машиниста вскочил на тендер, с него — на крышу первого вагона и помчался в хвост поезда, балансируя руками, словно акробат на канате; как десятиметровая волна глины, песка, валунов, гумуса, древесной щепы — этакое сухопутное цунами — налетела на железнодорожное полотно; как исчезли в этом хаосе три последних вагона, которые, спасая весь состав, в последний момент успел отсоединить помощник машиниста, и как земляной вал двинулся дальше, на глазах теряя скорость, оседая и расползаясь в ширину.
Грохот сразу затих, и только после этого машинист включил экстренное торможение.
Пять сотен человек — все уцелевшие пассажиры, кроме тех, кто валялся в обмороке или стирал в ручье обгаженные штаны, — в лихорадочной спешке раскапывали огромный курган мягкой, свежеперепаханной почвы. Смыков трудился лопатой, прихваченной с паровоза. Зяблик — доской, Чмыхало — саблей, Цыпф — руками. Именно он обнаружил первую обнадеживающую находку — вагонную ось, искореженную так, словно черти катали ее по всем закоулкам ада.
Спустя час добрались и до самих вагонов. Старый, дощатый, переделанный из теплушки, вместе со всем своим содержимым превратился в нечто, похожее на конечный продукт лущильной машины, перерабатывающей древесину на шпон и спичечную щепу, зато два других, цельнометаллических, уцелели, только расплющились до толщины консервной банки. Крови нигде не было видно — страшная сила удара выдавила всю ее из вагонов в песок, как ручной пресс выдавливает сок из ягод.
— Зряшное дело! — Зяблик сильным ударом переломил свою доску о ближайший валун. — Тут сейчас человека от мешка с мукой не отличишь. Лучше обратно закопать. Пускай им общим памятником будет построенный в Серпухове вагон.
— Назад оглянись, — процедил сквозь зубы Смыков. — У ручья, в кустах…
Всего в ста шагах от людей, копошившихся среди холмов развороченной земли, стояли три мрачные монументальные фигуры, мало отличимые друг от друга, — лица топорные и невозмутимые, как у каменных истуканов, глаза закрыты тяжелыми веками, толстая слоновья кожа отсвечивает антрацитовым глянцем и висит складками, словно просторная грубая одежда.
— Варнаки? — прошептал Цыпф, видевший такое зрелище впервые.
— Они, сучьи дети! — голос Зяблика сорвался на хрип. — Работой своей любуются!
Пистолет он выхватил с той же стремительностью, с какой кобра наносит свой удар, но варнаки, как всегда, упредили человека — все три фигуры вдруг утратили объем, стали плоскими, словно фанерные мишени, по истечении контрольного срока поворачивающиеся к стрелку боком, и пропали.
Только очень зоркий глаз мог рассмотреть оставшееся на этом месте облачко черных хлопьев, похожих на превратившуюся в пепел бумагу…
Часть вторая
Теперь спешить уж точно было некуда. Если несчастью суждено было случиться, оно случилось, и даже следы его успели остыть. Последний лучик надежды угас, когда они увидели пустой дверной проем, в котором болтался, зацепившись за единственную петлю, Веркин шифоновый шарфик (не то приветствовал возвращение ватаги, не то посылал ей последнее «прощай»).
Никаких других следов нападения в квартире не обнаружилось. На столе стояла сковорода с застывшим жиром, в котором уже копошились тараканы, по чашкам был разлит подернувшийся мутной пленкой морковный чай. Очаг хранил остатки тепла. Все вещи были на своих местах, даже чемоданчик с медикаментами, стоившими по нынешним временам весьма немало. Не хватало только обеих обитательниц этого скромного жилья.
— У-у-у, с-суки поганые! — Зяблик стукнул лбом в стену.
— Вы, братец мой, свои тюремные штучки бросьте, — сказал Смыков строго. — Лучше пошарьте здесь, пошарьте…
— Может, они просто погулять вышли, — осторожно предположил Цыпф.
— И дверь с собой прихватили! — ощерился Зяблик.
— Верно, дверь надо искать, — кивнул Смыков. — А вы, товарищ Толгай, что на это скажете?
— Вик авыр! — Чмыхало притронулся к левой стороне груди. — Здесь болит. Беда пришла.
Смыков начал обход с кухни. Зяблик — с прихожей. Цыпф ассистировал то одному, то другому. Толгай, чтобы не мешать, вышел на лестницу и, тяжело вздыхая там, повторял:
— Ачы хэбэр… Плохая весть…
По мере того как Зяблик и Смыков сближались, обмен репликами между ними терял профессиональный характер и все больше переходил на личности.
— Ну ответь, какого хрена нужно было Верку здесь оставлять? — наседал Зяблик.
— Для проведения оперативных мероприятий. С вашего согласия, между прочим,
— отвечал Смыков.
— Конечно, ты же всем нам мозги запудрил! Оставайтесь, Вера Ивановна! Надзора за Шансонеткой никто не отменял! Твои слова?
— Я и сейчас от них не отказываюсь, братец вы мой. Лучше вспомните, почему мы вернулись с опозданием. Не вино нужно было лакать на халяву, а назад торопиться.
Зяблик ничего не возразил, и это всем показалось странным. Было слышно, как он тяжело дышит и скребет чем-то по стене.
— Ну? — не выдержал Смыков.
— Нашел… — сдавленно произнес Зяблик. — Кажется, нашел.
Находка его представляла собой малозаметную дырку в штукатурке, окруженную венчиком мелких бурых брызг. При помощи бабушкиной вязальной спицы из дырки была извлечена почти не поврежденная пистолетная пуля. Еще пять минут спустя Смыков отыскал гильзу, закатившуюся под трюмо.
