забормотать что-то. После второго он пустил слезу, а после третьего снова уснул.
— Ничего, сейчас я его по-нашенски отрезвлю, — сказал Смыков и принялся тереть Колькины уши с такой прытью, словно хотел раз и навсегда свернуть их, в трубочки.
— Убью, с-суки, — вдруг явственно произнес Колька и открыл один глаз, действительно до того мутный, что даже его природный цвет нельзя было определить сразу.
Тупо уставившись на Верку, он чертыхнулся так, словно увидел перед собой ведьму, и перевел взгляд на Смыкова.
— Т-ты кто такой? Р-развяжи руки.
— А больше, братец мой, вы ничего не желаете? — холодно поинтересовался Смыков.
— Ж-желаю.
— Ну?
— В г-гальюн…
— Потерпите. Узнаете меня?
— Т-тебя? — Колька открыл второй глаз.
— Да, меня, — терпеливо подтвердил Смыков.
— П-погоди… Никак Смыков? Привет. Есть что выпить?
— А у вас, братец мой?
— У м-меня хоть шаром покати… Да и где взять? На сто верст в округе н-ни одного к-культурного поселения.
— Где же вы тогда, если не секрет, так нализались?
— Я? — искренне удивился Колька. — Т-ты шутишь, приятель… Развяжи руки. Ты почему меня связал?
— Вас зачем сюда посылали?
— Н-не помню…
— Надзор за слаборазвитым народом осуществлять, — сказал Смыков наставительно. — А вы чем занялись? Шаманствуете! Предрассудки сеете! Гарем себе набрали! По какому праву?
— Ладно, можешь взять себе половину, — милостиво разрешил Колька. — Только не кричи. У меня б-башка раскалывается…
— С аггелами давно снюхались? — Смыков всегда тщательно выбирал момент для такого вот нокаутирующего удара.
— К-кто? Я? — Колька выпучил глаза. — Врешь! Не было этого!
— А если хорошенько подумать? — в руке Смыкова закачался бархатный кисет.
— За какие, интересно, заслуги вам это вручили?
— С-смыков…
— Ну?
— Это и в самом деле ты?
— Кто же еще.
— А что за баба с тобой? Где я ее видел?
— Неважно.
— С-смыков…
— Ну?
— Смыков, я курва последняя! — Колька заскрежетал зубами так, словно в порошок их хотел растереть. — Застрели меня!
— Это всегда успеется.
— Обвели меня вокруг пальца, понимаешь… — горячо и сбивчиво заговорил Колька. — Пообещали самогона… Много… Потом эту отраву дали… Говорят, она лучше всего на свете… Что захочешь, то и получишь… И точно! От одной щепотки неделю балдеть можно… Не знал я тогда, что это рогатые меня в оборот взяли… А потом уже поздно было… Не отвязаться… Пропал я, Смыков… Но своих никого не продал! — голос его вдруг поднялся до визга. — Слышишь?
— Эй! — Толгай приподнял полог, отчего в шатре немного посветлело. — Кончай лясы точить. Котокчыч сюда плывет. Кеймз тащит… Лодку, значит…
— Далеко? — Смыков сразу подобрался.
— Какое — далеко! Якын! Близко!
— Откуда плывет?
— Оттуда, — Толгай махнул рукой в сторону, противоположную той, где находилось Трехградье.
— Полежите пока здесь. Но ни звука, — Смыков набросил на Кольку какую-то шкуру и стал рассовывать по карманам патроны. — Вера Ивановна, захватите пару гранат и возвращайтесь на берег. Снадобье для Зяблика не забудьте… Если начнется стрельба, прячьтесь в камышах. Цыпфа сюда… А что вы, товарищ Толгай, стоите, как на параде? Разбирайте боеприпасы, разбирайте…
Пригнувшись, они покинули шатер, и Смыков одобрительным взглядом проводил Верку, резко подавшуюся на четвереньках к невидимой отсюда плоскодонке, в которой остался беспомощный Зяблик и все немудрящее барахло ватаги.
Во все стороны неоглядно простирался мир, такой плоский, словно еще не закончился третий день творения, в ходе которого господь отделил воду от суши, но не успел еще создать холмы и горы. Тускло поблескивали пространства чистой воды, шелестели под ветром плавни, бегемоты издавали трубные звуки, не то подзывая подруг, не то отпугивая соперников, низко над тростниками носились стаи чирков, неизвестно что высматривающих внизу.
Сопя, подполз Лева Цыпф. В одной руке он сжимал пистолет, в другой гранату, но все равно был похож на доброго очкастого бобра, изгнанного из родной хатки лихими людьми.
— Ну где же они? — шепотом спросил Смыков. — Не померещилось вам?
— Там, — Толгай ткнул пальцем прямо перед собой. — Смотри в оба.
Густая, сочная трава в ста метрах от островка раздалась в стороны, и среди качающихся стеблей появилась чемоданообразная морда бегемота, а когда он всей тушей погрузился в воду, стала видна и плоскодонка, на носу которой стоял туземец, как всегда, густо облепленный зеленым, уже подсыхающим дерьмом.
— Один, кажется? — Цыпф подслеповато прищурился.
— Какое там, — буркнул Смыков. — Видите, как лодка глубоко сидит? Еле борта из воды торчат. Не кирпич же они возят…
Туземец, используя копье как шест, перемахнул с лодки на сухое место, проворно освободил бегемота от упряжи, и тот, с явным облегчением рявкнув, нырнул в сторону ближайшего болотного пастбища — нырнул глубоко, далеко и свободно.
Только тогда со дна лодки встали люди, числом пятеро — один в черном колпаке, остальные с непокрытыми головами, — и принялись перекидывать на берег пузатые рюкзаки, скатки одеял, какие-то корзины. При этом они не забывали зорко посматривать по сторонам.
Когда выгрузка закончилась, двое направились к шатру — высокий парень с курчавой бородкой и девушка почти такого же роста, с копной светлых волос, перевязанных широкой черной лентой.
— Интересно, что их манит к аггелам? — прошептал Цыпф.
— Что-что… — недовольно пробурчал Смыков. — Вспомните себя, когда пацаном были. Вседозволенность манит, оружие, власть, кровь чужая… Ну а потом, наверно, уже снадобье это проклятое на крючок берет.
— Жалко их… Красивые…
— На это внимания обращать не следует. Нам их сейчас убивать придется.
