Иисус Христос жив. Уже тот факт, что я живу и делаю то, что я делаю, — есть доказательство, что Иисус Христос воскрес из мёртвых.
Фома Аквинский писал: «В каждой душе живёт тяготение к счастью и смыслу». Когда я был подростком, я хотел быть счастливым. Я хотел быть в числе самых счастливых людей на свете. И ещё я хотел, чтобы моя жизнь была осмысленна. Я искал ответы на вопросы: «Кто я? Зачем я родился на свет? Куда ведёт меня жизненный путь?»
Кроме этого, я хотел быть свободным. Я хотел быть одним из самых свободных людей на свете. Для меня свобода не означает возможности идти куда хочешь и делать что хочешь. Это каждый может (многие так и делают). Свобода — это «способность делать то, что ты считаешь своим долгом». Многие знают, что они должны делать, но у них нет силы воли, чтобы это делать. Они живут в оковах.
Итак, я начал искать ответы на все эти вопросы. Мне казалось тогда, что у всех или почти у всех есть какая-нибудь своя религия. И я сделал самый простой шаг: пошёл в церковь. Но, наверное, мне попалась не та церковь. Там я чувствовал себя ещё хуже, чем на улице.
Вообще я человек очень практичный, и когда что-нибудь у меня не выходит-я ставлю точку. Я поставил крест на религии.
Тогда я подумал: а может быть, главное — это добиться положения в обществе? Стать лидером, бороться за какое-нибудь дело, отдаться этой борьбе, «стать знаменитым» — может, в этом смысл жизни?
В первом университете, где я учился, руководители студенческих организации распоряжались денежными фондами и играли очень большую роль в университетской жизни. Я выставил свою кандидатуру на выборах старосты первого курса, и меня избрали. Всёэто было очень приятно: все меня в университете знали, все со мной здоровались, я принимал решения, распоряжался университетскими деньгами, студенческими деньгами, я приглашал разных лекторов по своему усмотрению, — в общем, всё это было здорово, но, как и предыдущие занятия, всё стало мне постепенно надоедать.
В понедельник утром я просыпался с головной болью, потому что накануне поздно ложился, и думал: ну вот, теперь снова ждать пять дней. Я стискивал зубы и едва мог дождаться, когда же снова наступит пятница. Всё моё счастье заключалось в трёх вечерах: пятница, суббота и воскресение. А потом снова начинался порочный круг.
Ну, конечно, я сумел втереть очки всем в университете: они думали, что я — счастливчик из счастливчиков. Во время политических кампаний у нас даже был лозунг: «Счастье = Джош». На студенческие деньги я устраивал бесконечные вечера, и они так и не поняли, что моё так называемое «счастье» ничем не отличалось от «счастья» любого другого. Оно целиком зависело от обстоятельств. Если всё шло гладко, я был счастлив, а когда дела шли паршиво, у меня на душе тоже было паршиво.
Я был как лодка в океане, которую бросают из стороны в сторону волны: обстоятельства. В Библии есть слово, очень подходящее для описания такой жизни: ад. Но я не знал никого, кто мог бы научить меня жить по-другому и дать мне силы изменить жизнь. Всё вокруг только говорили мне, что я должен делать, но никто не мог дать мне силы, чтобы это делать. Я начал испытывать постоянную неудовлетворённость.
Подозреваю, что немного найдётся людей в американских университетах, которые были бы более искренни в попытках найти значение, истину, смысл жизни, чем я. Я не находил этого смысла, но поначалу просто не отдавал себе в этом отчёта.
Как-то я заметил, что в университете есть небольшая группа людей, жизнь которых чем-то непохожа на нашу, — в этой группе было восемь студентов и двое профессоров. Казалось, они знают, почему они верят в то, во что верят. Мне захотелось поближе с ними познакомиться. Мне было не важно, будут они соглашаться со мной или нет. У меня есть очень близкие друзья, не разделяющие моих убеждений, но я всегда уважаю человека, у которого есть убеждения. (Такие люди нечасто мне встречались, но всякий раз, как такое бывало, я испытывал настоящее восхищение перед ними). Поэтому, напрмер, иногда я гораздо лучше себя чувствую в обществе «левых» активистов, чем среди своих собратьев христиан. Некоторые христиане — так себе, ни рыба ни мясо. Я даже иногда подозреваю, что кое-кто из них попросту притворяется. А вот в этой небольшой группе люди производили другое впечатление: казалось, они знают, что делают. Это довольно-таки необычно для студентов.
Эти люди начали меня интересовать всерьёз: они не просто говорили о любви. Они старались помочь. Казалось, они всегда могут подняться над обстоятельствами университетской жизни. Было такое впечатление, что все остальные просто погребены под этими самыми обстоятельствами. И ещё одна очень важная вещь, бросив-шаяся мне в глаза: казалось, что они счастливы, и их счастье как будто не зависело от внешних обстоятельств. Будто у них был какой-то постоянный внутренний источник радости. Они были счас-тливы до отвращения. У них явно было нечто, чего не было у меня.
Как любой студент, я всегда хотел иметь то, что у кого-то есть, а у меня — нет. (Не потому ли на университетских стоянках велосипеды приходится запирать цепью? Ведь если бы образование действительно разрешало бы все проблемы, то университеты были бы самыми нравственными из человеческих сообществ. На деле это далеко не так). И вот я решил подружиться с этими непонятными людьми.
Недели через две после того, как я принял решение, мы сидели за столом в клубной комнате — шесть студентов и два преподавателя. Разговор вдруг зашёл о Боге. Когда вы не уверены в себе, а вокруг говорят о Боге, вам часто хочется показать всем, какой вы умный, как вы всё это превзошли. В любом университете есть эдакий оратор, который всегда говорит:
— Подумаешь! Христианство-ха-ха-ха! Это для слабаков, нам — интеллектуалам — это ни к чему! — (Как правило, чем громче он вещает, тем более пусто у него в голове).
Меня этот разговор чем-то задевал, и я посмотрел на одну миловидную студентку, бывшую в их группе (прежде я считал, что все верующие-непременно уроды), а потом, развалясь на стуле, чтобы они не подумали, будто мне всё это так уж интересно, спросил:
— Слушайте, что так повлияло на вашу жизнь? Почему она у вас не такая, как у остальных студентов, и активистов и преподавателей?
Должно быть, эта студентка действительно знала, во что она верила. Она посмотрела мне прямо в глаза, без всякой улыбки, и произнесла два слова, которые я уж никак не ожидал услышать в университете в ответ на вопрос о смысле жизни. Она сказала:
— Иисус Христос.
Я ей ответил:
— Ох, ради Бога, только не надо про всю эту чушь. Мне осточертела религия, мне осточертела церковь, мне осточертела Библия. Так что про религию это всё — маразм.
А она мне:
— Слушайте, разве я сказала «религия»? Я сказала: «Иисус Христос»!
Она сказала нечто, чего я никогда прежде не слыхал. Христианство — это не просто одна из религий. Религия — это когда люди пытаются проложить себе путь к Богу добрыми делами. А христианство — это когда Бог приходит к людям через Иисуса Христа и открывает им путь к себе.
В университетах, вероятно, больше, чем где бы то ни было, распространены неверные представления о христианстве. Недавно я познакомился с преподавателем, который на семинаре сказал студентам:
— Любой, кто входит в церковь, становится христианином.
Я возразил:
— А вы что, когда входите в гараж, становитесь автомобилем? Какая же тут взаимосвязь? Христианин — это человек, который верит во Христа.
Мои новые друзья предложили мне критически проанализировать утверждения: что Иисус Христос — Сын Божий; что, воплотясь в человека, он жил среди обычных людей и погиб на кресте за грехи человечества, был похоронен и восстал из мёртвых три дня спустя, и что он может изменить жизнь человека в двадцатом веке.
Я думал, это всё-глупая шутка. Честно говоря, тогда я думал, что большинство христиан — просто идиоты. Кое-кого из них я встречал и раньше. На занятиях я всегда ждал, чтобы кто-нибудь из них встал и начал говорить, чтобы разбить их в пух и прах и уло-жить на обе лопатки. Я полагал, что если у христианина в голове есть хоть одна молекула серого мозгового вещества, то ей грозит смерть от одиночества. А вышло, что я просто ничего не понимал!
