Звонил земляк художника, тот самый, с виллой в Женеве и замком на озере Maggiore в Италии, принадлежавшим его жене. Он был высоким, сутулым, его крупная, «лошадиная» голова очень нравилась женщинам и художникам. Никто не знал, откуда у него деньги, — то ли он получил их в наследство, то ли итальянка в качестве приданого поднесла ему то, что другим при женитьбе обычно не достается. Во всяком случае, для Нила Олсона не составляло проблемы слетать когда вздумается в Африку или в Англию. Он вызывал стопроцентное доверие окружающих; его нога всегда готова была ступить на другой континент, да и вообще, казалось, что он в любой момент готов совершить какой-то прыжок; все вокруг были убеждены, что он вот-вот совершит нечто великое и до сих пор никому не ведомое, нечто, что удивит весь мир. И под знаком этого «вот-вот» жизнь его протекала просто великолепно.
— Я заскочу за тобой в субботу, поедем ко мне в замок, поужинаем. Если захочешь, останешься переночевать. Мы будем одни, жена в отъезде. Я собираюсь тебе кое-что показать.
Художник не был готов к такому повороту событий, но Нил Олсон отказов не принимал.
— Я давно планировал с тобой поговорить. Многое из того, что с тобой происходит, происходит только потому, что ты не хочешь ни с кем поделиться. Сейчас ты мне все расскажешь. Да и у меня для тебя кое-что есть.
Так что два друга в «шевроле» Нила Олсона пересекли итальянскую границу и уселись ужинать на террасе, где стояли кованые стол и стулья, тяжелые как пушечные ядра. Они пили местное белое вино и ели баранину, глаза их отдыхали на Альпах, а души купались в зеленоватой воде озера, когда художник вдруг сказал, что живется ему очень тяжело.
— Скверно я себя чувствую, впервые в жизни мне трудно переносить одиночество. Тоскую по тому дому, в котором мы с Феретой провели лучшие годы нашей жизни.
— Понимаю, — сказал Нил Олсон. — Но позволь я тебе кое-что расскажу. На Святой горе в Греции с древнейших времен и по сей день живут два типа монахов — идиоритмики и кеновиты. Первые предпочитают спасаться в одиночестве, вторые — все вместе, в так называемых «општежитиях». Я говорю тебе об этом потому, что так же всё устроено и в жизни. Ты, как и большинство художников, склонен к уединению, ты — одиночка. Существуешь вне мира, сам по себе. Ты не включен в общество, в котором живешь. Но быть одиночкой — дорогое удовольствие. Общество не терпит таких людей. Оно исторгает их из себя, как тело исторгает занозу. Отсюда и зависть, и ненависть к тебе и к твоей жене. Да, на вашу долю выпало немало зла. И справиться с этим было нелегко. Прежде всего ей. Но нынешнее положение — и твое, и Фереты — совсем не так уж плохо. Просто ты этого не понимаешь. Попробуй взглянуть на вещи с другой, положительной стороны. Вы совершили поступок, который несомненно помог вам: разойдясь, вы избавились от косых взглядов и злобных сплетен.
— А я думаю, наши дела идут хуже некуда. Нам не удалось скрыться от недоброжелателей. Просто она — там, а я — здесь.
— Не будем сейчас обсуждать, почему так должно было случиться. Патриархальное общество, от которого вы бежали (надо признать, что и здесь есть люди, которые недалеко ушли от него), считает, что муж не имеет права поддерживать свою жену, а ты поддерживал Ферету и как художник, и как муж. Вот если бы ты ее бил, никто бы тебе и слова не сказал, но вы оба попрали родовые устои. И все, что происходит вокруг вас, вызвано не завистью или злорадством, нет, и это даже не заговор. Невозможно организовать заговор, в котором участвовало бы столько людей. Суть происходящего кроется гораздо глубже: корни древнего как мир патриархального мировоззрения пронизывают все, что нас окружает. Сейчас, когда вы врозь, вам обоим живется намного легче. Теперь они оставят вас в покое. Увы, такова цена успеха, и ее придется заплатить.
— Но что мне теперь делать?
— А вот это второе важное дело из тех трех, ради которых я тебя сюда и пригласил. Но позволь начать издалека. Если ты откроешь Библию, то в Евангелии от Матфея прочтешь: «И все, чего ни попросите в молитве с верою, получите». А Марк пишет: «Потому говорю вам: всё, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, — и будет вам». Как думаешь, почему они так считали? Потому что Вселенная — это зеркало, зеркало для каждого из нас, она отражает нас и возвращает нам все наши импульсы, мысли, намерения, действия. Поэтому будь осторожен в желаниях. И четко их формулируй, проси лишь один раз, этого достаточно, и получишь именно то, чего хочешь. Может быть, ты уже о чем-то попросил, не имеет значения. Желание сбудется. Независимо от того, каковы будут последствия для тебя и других. Попробуй и увидишь. Если же ты считаешь, что не получишь желаемое, и постоянно возвращаешься к этой мысли, ничего не выйдет. Итак, выбери, попроси, поверь и прими желаемое, как говорит книга советов такого рода…
А теперь перейдем к третьему пункту, может быть самому важному. Я ответил тебе на вопрос, почему вы с Феретой должны были разойтись. Это больно, но ничего не попишешь. Я ответил и на твой вопрос, что делать в такой ситуации: пожелай — и получишь! Теперь перейдем к вопросу, почему лучше, что ты здесь, а не там.
Из комода XVII века, в котором он держал почту, Нил Олсон достал небольшую книжечку — путеводитель по «Ночи музеев», которая должна была состояться на родине художника в мае. Олсон раскрыл его на странице, отмеченной кожаной закладкой, и протянул своему гостю. В путеводителе говорилось, что в число музеев, расположенных в квадрате А и готовых распахнуть свои двери в «Ночь музеев», входит и
Филипп Рубор не мог поверить своим глазам.
— Думаю, не надо спрашивать, захочешь ли ты взглянуть на такое чудо, как ваша с Феретой галерея, включенная в программу «Ночи музеев», — сказал Нил Олсен, и оба улыбнулись.
7
Художник убивает картину
Рубор подсчитал, что его самолет приземлится раньше, чем начнется «Ночь музеев», и у него в запасе будет еще пара часов. Так оно и вышло. Он не собирался заходить к Ферете, да, впрочем, и не смог бы попасть к ней при всем желании, поскольку адреса у него не было, она написала ему всего один раз, из Турции. Поэтому он зашел в какой-то полупустой кафетерий, заказал мокко с молоком и маффин, а затем по телефону забронировал номер в отеле. Взял газеты и, отгородившись ими от мира, решил убить оставшееся время.
Но у него ничего не вышло. В первой же газете (самой подходящей, чтобы спрятаться за ней) он увидел качественную цветную фотографию одной из своих работ. Сомнений быть не могло. Эту вещь он написал в 1998 году. И это оказался не единственный сюрприз. Далее последовал еще больший. Рядом с фотографией размещалась статья какого-то неизвестного ему критика. Или, лучше сказать, известного неизвестного. Под текстом стояла подпись: Александр Муха. Муха писал о нем, Филиппе Руборе. И о Ферете. Заголовок был довольно претенциозный, типично журналистский:
Взволнованный, он принялся читать о своих картинах, и чем больше читал, тем быстрее таял его страх, уступая место чему-то другому, чего он, как художник, давно уже не испытывал. Ему показалось, что он снова молод. По крайней мере настолько же, насколько он был молод тогда, когда работал над этими полотнами. Короче говоря, неизвестный автор писал следующее:
Подобно тому как святой Георгий убил дракона, чтобы спасти юную деву, художник убивает картину,
