же был стерт и который Папила никому не хотел открывать. Когда она спросила его про этот день, он ответил:
– Убьешь рыбу камнем, как птицу на лету комком земли, сваришь суп и на дне найдешь рыбье имя. Это имя ни есть нельзя, ни рассказывать о нем.
Но сам-то он, конечно, знал этот день. Дата смерти Папилы относилась ко второй половине столетия и обещала ему долгую жизнь.
Удивительные истории сопровождали Авксентия Папилу и на войне. В одной из них говорилось о том, как Авксентий вместе с офицером, под началом которого служил, Паной Тенецким, сыном прославившегося Пахомия Тенецкого, ходил смотреть представление одного бродячего театра. Оно называлось «Три смерти капитана Опуича». Когда спектакль кончился, Авксентий подумал:
«Так ведь этот капитан Опуич тот самый, которого мы сейчас вместе с его частью преследуем. Тот самый, который у моего капитана Паны Тенецкого на прошлой войне убил отца. А капитан Пана молчит, будто воды в рот набрал. Может, он меня таким образом испытывает?»
И тут же сделал вывод – третьей и последней смерти капитана Опуича еще не было! А это означало, что капитана можно убить. У него было всего три жизни, и если отнять его третью жизнь, такую же важную, как девятая жизнь у кошки, придет конец его власти на поле боя. Авксентий раздобыл фонарь и твердо решил в первом же бою разыскать капитана Опуича.
– Я добуду его шпоры! – сказал Папила, который уже успел показать, на что способен и на войне. Он взял на себя роль «зайца» – первым стремительно шел в атаку и таким образом увлекал за собой остальных, после чего уходил в задние ряды и ждал нового случая. Сейчас он тоже ждал подходящего момента. И он вскоре представился. Отряд австрийской армии под командованием подпоручика Папилы остановился в одном городе на маленькой каменной площади, тихой, как комната в доме. В центре стояло здание университета. С изумлением Папила заметил, что его стены до высоты в половину человеческого роста были обильно залиты человеческой мочой. Следы свидетельствовали о том, что в этом деле участвовало много людей. Было очевидно, что так с университетом обошлись студенты. На одной стене крупными буквами было написано углем:
За стеной с этой надписью, в здании университета, находился тот самый отряд французов, который они преследовали.
Капитан Опуич, делавший обход постов, и подпоручик Папила, который с безумным бесстрашием искал встречи с ним, встретились в одной из боковых улиц, отходивших от площади, той же ночью. Настал момент, когда они столкнулись на ничейной земле, оба с фонарем и саблей в руках. Папила не делал никаких тактических расчетов. Он решил просто руководствоваться тем представлением, которое видел недавно в театре и в котором именно так начинались события, ведущие к третьей смерти Опуича. Папила воткнул саблю в землю, повесил на нее фонарь и со штыком в руке отступил в темноту. Капитан, как предполагал Папила, на своем конце улицы сделал то же самое, то есть воткнул саблю в землю и повесил на нее фонарь. Юноша рассчитывал на то, что после этого Опуич в темноте двинется к нему и напорется на штык, который он сжимал в полной готовности. Был даже такой миг, когда Папила молниеносно обернулся, заслышав какой-то шорох у себя за спиной, и взмахнул штыком, однако рядом никого не было. Только ночная бабочка, похожая на два ключа, подвешенных к кольцу, коснулась на лету его щеки. Короче говоря, Папила никого в темноте не нашел. Он все искал капитана Опуича, но того нигде не было. Подпоручик уже решил, что над ним просто издеваются. После напрасных поисков по грязи и во мраке, злой и промокший, он направился прямо к сабле и фонарю своего врага, чтобы унести хотя бы трофеи. И когда до этих трофеев было уже рукой подать, капитан, который вообще ни на шаг не отходил от сабли с фонарем, резко задул огонь и в темноте так полоснул Папилу саблей, что язык у него свесился за ухо. Опуич продолжил обход постов, а Авксентий Папила остался лежать на грязной земле. Молодым он уже не был, потому что мертвые молодыми не бывают.
Известие о смерти Авксентия пришло в Сремски-Карловцы по воде. Первым его услышал господин Еремия Калоперович. В его лавку вошел один из известных карловацких шутников, из тех, что под себя могут только свою тень подостлать и тенью же укрыться, и рассказал следующее:
– Сегодня слыхал я на пристани забавную историю. Два крестьянина продали волов, получили немало денег и возвращались домой. Французы в это время отступали через Пруссию. С ними вместе и те сербы, которые служат Бонапарту. От нечего делать один из этих крестьян поспорил, что за деньги съест лягушку. Это наши сербы, которые служат в австрийской армии и бьют французов по всей германской земле, и с ними наш Папила, Авксентий Папила, из церкви в Верхнем городе. Тот, что спорил, съел лягушку и деньги положил в карман. Так вот, Папила вызвал на дуэль какого-то французского капитана Опуича, из тех Опуичей, что в Триесте. А тот, который проиграл спор из-за лягушки, подумал: «Меня все село на смех поднимет, если узнают, за что я деньги отдал». А ваша Дуня, она больше уже не с нашими, австрийцами. Капитан Опуич послал ее лечить своего раненого сына, поручика французской армии Софрония. Поэтому и второй тоже поспорил, что съест лягушку, потому что уж очень ему хотелось вернуть назад свои деньги. И съел. Тогда капитан Опуич убил саблей Папилу, даже не узнав его имени, а того, что вторую лягушку съел, первый и спрашивает после того, как вернул ему его же деньги:
– Слушай, ради чего же мы, сербы, лягушек этих глотали?
Господин Калоперович выставил болтуна из лавки и целый день боялся с этой страшной новостью показаться на глаза жене. Он еле сдерживал слезы, но весть распространилась очень быстро, и госпожа Растина, которая не выпускала из рук промокшую от слез подушку с бубенцами, услышала о гибели Папилы сразу же после мужа, но раньше мужа она узнала еще одну страшную историю из тех, что продолжали роиться вокруг Папилы даже тогда, когда он был уже мертв.
В тот полдень на веранде, выходящей прямо на Дунай, сидели госпожа Растина и ее подруга, госпожа Авакумович, которая пришла именно затем, чтобы как можно скорее рассказать то, что она случайно узнала.
– Когда Авксентия Папилу убили, – рассказывала госпожа Авакумович, – ваша Дуня взяла нож, похожий по форме на рыбу, и пошла куда глаза глядят, чтобы отомстить за смерть своего возлюбленного. Она искала того, кто его убил. А кто его убил, было известно – Опуич-старший, капитан. Нашла она его на одном биваке у французов, солдаты привели ее к нему.
«– Я давно тебя ищу, мне нужна твоя рука. Я слышала, она у тебя легкая и быстрая, когда держит саблю. Поэтому я тебя и искала. У меня к тебе просьба.
– Что за просьба? – спросил капитан Опуич.
– Кое-кого нужно отправить на тот свет.
– Это денег стоит.
– Разумеется, стоит, – сказала Дуня и показала ему мешочек с золотом.
– Хорошо, – ответил он. – Кого нужно убрать?
– Меня.
– Тебя? Ты сама платишь за то, чтобы тебя убили?
– Верно. И у меня нет времени на разговоры. Я спешу. Но у меня есть одно-единственное условие. Видишь мои волосы, немного поседевшие? Они должны остаться точно такими же и после того, как ты сделаешь свое дело. Ты не должен повредить ни одну звездочку, ни один отблеск седины.
В ответ на это он неожиданно накинул на нее уздечку и сунул в зубы удила. Солдаты остолбенели от изумления, но уздечка так ловко села на ее голову, словно была сшита по мерке, и удила тоже сразу встали на место, найдя углубления между зубами, будто для Дуни и были сделаны.
– Теперь мне ясно, в чем дело. На жирную кошку блоха не пойдет, – заметил капитан, перевернул ножны, и сабля выскользнула из них. Протянул ножны Дуне, и она наполнила их золотыми монетами. После этого он разнуздал ее и приказал поставить на стол лепешки, которые пекутся целый день, потому что каждую из них снимают с огня сразу, как только раскатана и смазана маслом следующая, а потом снова ставят на огонь вместе с другими. После ужина он повел Дуню к своей постели со словами:
– Уж верно, ты не боишься лечь с человеком, от которого потребовала такой услуги, как от меня?
– Я больше ничего не боюсь, – ответила Дуня, – но скажи, что ты собираешься со мной делать? Говорят, от тебя можно ожидать самых странных поступков… – и посмотрела на небо, будто хотела узнать, сколько прошло времени.
