В еще большей мере, чем отсутствие заботы о систематическом образовании, сказалось отсутствие воспитания. Царица Наталья Кирилловна Нарышкина, мать Петра, оказалась в положении опальной вдовы. Не улучшилось, а, скорее, ухудшилось ее положение при царевне Софье, когда Петр, провозглашенный царем в 1682 году, должен был ограничить свою роль участием в церемониях царских выходов и приемах послов. Царица Наталья с сыном и ее окружением жили не в Кремле, а в Преображенском.
В то время как штат «робяток», однолеток царя Ивана, был составлен из потомков знатнейших фамилий, которые проходили практическую школу подготовки к придворной карьере, малый двор в Преображенском набирался из сыновей либо второстепенных и третьестепенных вельмож, либо лиц, находившихся в услужении у опального двора, – сыновей конюхов, прачек, поваров… В этой среде, видимо, мало-помалу воспитывался тот «демократизм» Петра, который так импонировал новой, выбившейся при нем знати и который вызывал осуждающие пересуды великородных людей.
Мы привлекли столь пристальное внимание к личности Петра прежде всего потому, что личность олицетворяет эпоху – оригинального царя окружали столь же оригинальные соратники. Такое могло произойти только при новых критериях подбора сподвижников. Традиционно ближайшие родственники царицы – отец, братья, дядья – назначались на высокие посты и жаловались столь же высокими чинами. В окружение царя входили высокородные люди, представители древних фамилий. Свою карьеру они начинали с придворных чинов, находясь в услужении царя: стольники, спальники, стряпчие и прочие. Со временем они получали думный чин окольничего, а затем боярина и тем самым возводились в ранг государственных деятелей. Считалось, что способностей у высокородного боярина вполне достаточно, чтобы с одинаковым успехом командовать войсками, вести дипломатические переговоры, управлять каким-либо приказом или уездом либо заседать в Боярской думе. О последних современник язвительно писал: «Иные бояре, брады свои уставя, ничего не отвещают, потому что царь жалует многих в бояре не по разуму их, но по великой породе и многие из них грамоте не ученые и студерованные».
Образ боярина, созданный Григорием Котошихиным, можно было бы счесть утрированным, если бы мы не располагали свидетельством, исходившим от самого Алексея Михайловича. Он вгорячах как-то сказал Ивану Хованскому, за хвастовство и болтливость прозванному Тараруем: «Я тебя взыскал и выбрал на службу, а то тебя всяк называл дураком». Столь нелестная оценка способностей тем не менее не помешала царю вручить Тарарую судьбы ратных людей только на том основании, что он из рода Хованских, потомков Гедиминовичей.
Строгую и сложную иерархию знатности происхождения регистрировал местнический счет – каждая фамилия ревниво следила за сложившимися отношениями между ее представителями не только в настоящем, но и далеком прошлом. Именно прошлое, традиция и являлись основанием для отказа от должности, ставившей родовитого человека в подчиненное положение другому, на том основании, что этот другой в стародавние времена в иерархии чинов был ниже. Даже при распределении мест за царской трапезой руководствовались местническим счетом, и на этой почве нередко возникали конфликты и даже потасовки, когда от боярских бород летели клочья.
В местнический счет включались все представители рода с его многочисленными ответвлениями: родные, двоюродные и троюродные братья, их племянники. Сложно было определить старшинство внутри рода. Еще сложнее было установить степень старшинства между представителями разных родов. Особенно пагубно сказывалось местничество во время войны, когда воеводы вместо дружных и согласованных действий, как того требовала обстановка, занимались выяснением местнического счета. Именно перед походами стали объявлять «быть без мест», то есть местничество временно отменялось.
Удар по местничеству был нанесен 12 января 1682 года, когда на торжественном заседании Боярской думы царь Федор Алексеевич и патриарх выступили с речами о вреде местничества. В приговоре традиция была названа «братоненавистным и любовь отгоняющим местничеством». В Кремле были сожжены Разрядные книги, из которых извлекали данные для местнического счета.
Отмена местничества ослабила позиции аристократических фамилий, создала предпосылки для продвижения по службе неродовитым дворянам, консолидировала дворянство, расшатала перегородки, отделявшие один «чин» от другого.
Табель о рангах, введенная в 1722 году, окончательно лишала служебных преимуществ великородных людей. Им предоставлялось преимущество только на ассамблеях и во время приемов при дворе. В остальных случаях свой вес и влияние надо было завоевывать служебным рвением, знаниями и способностями. Едва ли не самым смелым новшеством Табели о рангах было предоставление возможности проникнуть в привилегированное сословие выходцам из прочих сословий. Карьера любого чиновника на гражданской или военной службе предусматривала продвижение вверх по лестнице, состоявшей из 14 ступеней или рангов. Выходцы из недворянского сословия, достигшие 14-го ранга на военной службе и 8-го ранга на гражданской, становились потомственными дворянами, «хотя б они, – сказано в Табели о рангах, – и низкой породы были». Родовое начало, таким образом, уступило место личностному.
Табель о рангах всего лишь возводила в силу закона то, что уже давно было в жизни. Вспомним имена Меншикова, Курбатова, Шафирова, Нестерова и многих других менее ярких фигур, выдвинувшихся не благодаря происхождению, а благодаря способностям, личным дарованиям. В этом и состояла особенность Петровской эпохи – колорит ей придавали не сподвижники, представлявшие знатные роды Долгоруких, Голицыных, Шереметевых, а соратники из простолюдинов. В том, что представители рода Голицыных или Шереметевых занимали видное место в правительственном механизме, нет ничего удивительного: не будь Петра, они все равно сохранили бы свой вес и влияние, а скорее всего, достигли бы большего. Но Меншиков, в детстве торговавший пирогами, мог стать вторым после царя лицом в государстве только при Петре, равно как и сын органиста Ягужинский – занять первую строку в бюрократической иерархии страны.
Сказанное не должно создавать впечатления, что при Петре были идеальные условия для процветания личностного начала. В действительности царь одной рукой подписывал Табель о рангах, а другой – указы, упрочавшие крепостное право и распространявшие его на новые категории населения. Но крепостное право находилось в вопиющем противоречии с личностным началом, оно унижало человеческое достоинство, приучало крестьян к рабской покорности. В итоге самая многочисленная категория людей – помещичьи, дворцовые и монастырские крестьяне исключались из числа тех, кто мог проявить дарования и, выражаясь словами царского указа, оказывать услуги «нам и отечеству».
Простор для проявления личностного начала ограничивало не только крепостное право. Его ограничивали и воззрения царя на роль и место подданного в государстве. Подданному в этих взглядах отводилась пассивная роль исполнителя правительственных предначертаний. Общеизвестно, что указы Петра носили регламентарный характер. Одни из них наставляли чиновников, другие – офицеров, третьи – купцов и промышленников, четвертые касались различных сторон жизни селян и горожан: хозяйственной, семейной, духовной.
Обращаясь к чиновникам, царь писал: «Глава же всему, дабы должность свою и наши указы в памяти имели и до завтра не откладывали, ибо как может государство управляемо быть, егда указы действительны не будут, понеже презрение указов ничем рознится с изменою». Призыв царя к неукоснительному выполнению царских повелений содержится и в другом указе: «Понеже ничто так ко управлению государства нужно есть, как крепкое хранение прав гражданских, понеже всуе законы писать, когда их не хранить, или играть, как в карты, подбирая масть к масти».
Что касается остальных подданных, то здесь царь руководствовался несложной сентенцией. «Наш народ, – писал он, – яко дети, неучения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера (наставника. –
