эмиссара с двумя деликатными поручениями: начать выборы в пользу Морица, а также «проведать у двора ее высочества государыни царевны, может ли он (граф Мориц. –
Опасения отца и сына быстро развеялись: Анна Иоанновна не только не противилась вступить в брак с графом Морицем, но горячо желала породниться с ним.
В то время когда граф Мориц энергично обделывал свои матримониальные дела, двор в Петербурге, хорошо осведомленный о событиях в Митаве, никак не мог выработать четкой линии поведения. Было совершенно очевидно, что кандидатура графа Морица в герцоги неприемлема, как неприемлемым было и намерение Речи Посполитой включить в свой состав герцогство Курляндское. Что касается своего российского кандидата в герцоги, то здесь велась ожесточенная борьба и соперничество. Отзвуки этой борьбы можно обнаружить в рескрипте, отправленном Бестужеву 31 мая с объяснением причины задержки ответа на его запросы: «…за тем, что мы имели о том здесь довольное и зрелое разсуждение».[330]
Прямых свидетельств о расстановке сил среди вельмож у нас нет, но можно высказать не лишенную оснований догадку – членам Верховного тайного совета удалось отклонить честолюбивые притязания Меншикова и выдвинуть кандидатуру двоюродного брата герцога Голштинского. Противники Меншикова совершали ловкий ход, так как они заручались поддержкой императрицы – герцог Голштинский, двоюродного брата которого прочили в герцоги Курляндские, был ее зятем.
Меншикову понадобилось меньше месяца, чтобы сломить сопротивление противников, – 23 июня послу России в Польше Василию Лукичу Долгорукому была отправлена инструкция с повелением срочно выехать из Варшавы в захолустную Митаву, чтобы возглавить выборы, но не в пользу двоюродного брата герцога Голштинского, а в пользу Меншикова. Это было первое упоминание Александра Даниловича как претендента на титул герцога Курляндского. Светлейший, сказано в инструкции, «яко нейтральной, не может противен быть королям ни польскому, ни прусскому, и никто из них притчины иметь не будет друг другу завидовать». Кстати, к этому времени появилась еще одна кандидатура в герцоги: правитель Фердинанд выдвинул принца Гессен-Кассельского. Инструкция Долгорукому недвусмысленно высказала негативное отношение русского двора как к графу Морицу, так и принцу Гессен-Кассельскому.
А как быть с двоюродным братом герцога Голштинского, которого прочил в герцоги рескрипт от 31 мая? Отныне его кандидатура становилась запасной и ее надлежало назвать лишь после того, как Василий Лукич убедится, что у Меншикова отсутствуют шансы быть избранным.[331]
В Петербурге назвали и третью запасную кандидатуру: если первых двух претендентов курляндцы «не примут и будут в том весьма упорны», то представить им двух братьев князей Гессен-Гомбургских, которые «ныне в нашей службе обретаются» и к тому же «к курляндскому дому ближним сродством обязаны».
Итак, Меншиков занял первую строчку в списке кандидатов русского правительства в курляндские герцоги. Отправив инструкцию Долгорукому, Меншиков в тот же день, 23 июня, садится в карету, чтобы ехать в Ригу, откуда, как он полагал, ему удобнее будет оказывать давление на непокорных «курлянчиков» и руководить своими эмиссарами в Митаве. Дело в том, что сведения, полученные князем из Митавы, ставили под сомнение успех всей его затеи.
Первые претензии Меншикова на курляндскую корону были высказаны им, правда, неофициально, в начале апреля 1726 года, а 2 апреля светлейший отправил два письма с одинаковой просьбой: одно в Варшаву Долгорукому, другое в Митаву Бестужеву. Долгорукому он писал: «Вашего сиятельства, истинного моего друга, прошу, извольте в сем случае мне помогать и мою персону у тамошних министров рекомендовать». Долгорукий ответил шифрованным письмом: «Я вашу светлость могу под клятвою уверить, что все возможные труды прилагать готов, сколько знания и силы моих будет».[332] Василий Лукич не скрывал трудностей. «Я слышу, – писал он, – по правам курляндским не может быть князь курляндской иного закону, кроме лютерского», но счел возможным уговорить курляндцев, чтобы они то свое право «уничтожили».
Бестужев изложил план своих тайных действий: «А понеже тамо (в Митаве. –
Однако выполнить щедрые обещания не было возможности. В этом легко убедиться, читая одно за другим донесения Бестужева Меншикову.
14 мая: «Сколько можно об известном деле прилагаю старания, однако ж вашей светлости известно, что мне то надобно делать чрез других, а собою явно ничего делать невозможно, понеже бы о том был в Польше великий шюм и жалобы у двора. Того ради мне явно себя показать невозможно, и я уже имею пять персон, которым я обещал подарок по тысячи рублев человеку. И оные обещали, как возможно трудитца».
21 мая: «В деле вашей светлости я великое затруднение имею […] Как я слышю, единогласно все на графа Морица по рекомендации королевской склонны просить. Я от того не отступляю труд свой прилагать».
28 мая: «В Митаве во известном деле все тихо и оберратов, и других чинов, и шляхетства в Митаве нет ни одного человека».
Не полагаясь на усердие Бестужева, Меншиков отправляет на помощь ему в Митаву двоих доверенных людей: секретаря Франца Вита, ведавшего внешними сношениями князя, и генерал-аудитора Центаровича. Подкрепление, как можно судить из последующих донесений Бестужева, не помогло.
11 июня Вит доложил: «Я и генерал-аудитор о деле вашей светлости, что засвидетельствую самим Богом, неусыпно трудимся, но в таком замешании ничего к пользе не видим».
Впрочем, генерал-аудитор Центарович за пять дней пребывания в Митаве то ли не сумел разобраться в обстановке, то ли сознательно лгал, подыгрывая честолюбию светлейшего, но 7 июня он отправил Меншикову письмо, вселявшее надежду: «Граф Мориц, хотя имеет и многих от своей стороны ему доброжелательных, однако же довольно есть и противных…» Автор письма утешал, что все «по желанию вашей светлости зделается».[334]
Финал кампании наступил 18 июня, когда депутаты ландтага единогласно избрали герцогом графа Морица.
О случившемся Меншиков узнал только 24 июня, когда он находился в восьмидесяти пяти верстах от Петербурга. Супруге он писал: «Дорогою встретили курьера от Бестужева с реляциею, ис которой усмотрели, что курлянское дело совсем окончилось, и все оберраты и депутаты Морица поздравили».[335]
По получении известия Меншикову, казалось бы, следовало угомониться, посчитать дело безнадежно проигранным и отказаться от продолжения борьбы. Положение князя усугублялось еще тем, что, когда карета катила Меншикова в Ригу, в Петербурге произошло событие, ставившее князя в ложное положение: именной указ 25 июня 1726 года вновь называл первым кандидатом брата герцога Голштинского. «Того ради вам напоминаем, – читаем в указе Екатерины В. Л. Долгорукому, – дабы вы имели старание о князе Голштинском. А если на то не будут склонны, то представьте на то им двух братьев Гессен-Гомбургских князей, дабы они из них которого себе избрали». О Меншикове, как видим, ни слова.
Мы не знаем причин, почему этот указ не фигурирует в переписке лиц, причастных к эпопее, – на него не ссылаются ни Меншиков, ни Долгорукий, ни Бестужев. Во всяком случае, Александр Данилович вел себя так, словно такого указа не было. А так как не в его правилах было складывать оружие, полностью не исчерпав всех ресурсов, то он, видимо, полагал, что осталась еще одна возможность поправить свои дела – лично окунуться в свалку. Именно поэтому он, будучи полон самых радужных надежд, ибо без этих надежд в Курляндии ему делать было нечего, продолжал свой путь в Прибалтику.
Официальная цель поездки Александра Даниловича – инспектирование войск, расположенных в прибалтийских крепостях.[336] Подлинная цель – «отвращение» избрания неугодных России кандидатов в герцоги курляндские, и прежде всего Морица Саксонского.
Упреждая события, скажем, что Александр Данилович действовал в Курляндии не лучшим образом, еще раз продемонстрировав отсутствие дипломатических талантов. Он не проявлял изворотливости, не заключал сделок, не шел на компромисс, всецело полагаясь на грубую силу, угрозы и деньги.
