было, пользуясь этим, оглядываться назад и критиковать водителей за то, что они отстают или, наоборот, чересчур напирают на головную машину. Он несколько раз даже высовывался в открытое окно кабины и махал им рукой, пока отец не заметил, что так не принято: шоферам рукой не машут, а нужно сигналить, но что и в этом сейчас никакой нужды нет.
Сергею казалось, однако, что отец просто-напросто стесняется своей власти, что ему, молодому, неудобно командовать более старшими, хотя он, впрочем, и бывший сержант и носит орден Красной Звезды. Сергей не одобрял этой скучной скромности, хотя и смолчал.
За Емельяновым шел Егор Егорыч Петров, которого все в гараже звали дядей Жорой. Даже покойная мама, недолюбливавшая шоферов за лихость, и та всегда была почтительна с Петровым. У него были две медали, и он считался человеком справедливым, рассудительным. Петрова на всех собраниях обязательно выбирали в президиум, а он всегда отмахивался.
За дядей Жорой шел Петя Вольтановский, бывший танкист, с тремя боевыми орденами и множеством медалей, самый веселый из знакомых Сережи. О нем мама говорила, что у него мозги в ногах. За Вольтановским тянулся пожилой Еремушкин, всегда с цигаркой во рту, молчаливый и мрачный человек, а замыкала колонну Вера Зотова, комсорг гаража, мамина любимица. Она не имела орденов, но окончила техникум, и образование у нее было, как говорили, почти что высшее.
Когда была жива мать, Вера дневала и ночевала у Емельяновых, и Сережа привык к ней, хотя и не особенно любил ее. Она все время вела какие-то кампании и только о том и говорила, что у нее одни лодыри и лентяи и что она в конце концов «погорит» из-за них.
Сергею в глубине души очень хотелось поглядеть, как это так можно «гореть» без огня, но когда однажды, хитро улыбнувшись, он попросил Веру скорее «погореть», она отшлепала его на глазах у матери.
Вера выступала на собраниях, была агитатором, писала в стенную газету.
И все-таки старше всех был отец. Покойная мать часто говорила соседке Надежде Георгиевне, что у него голова — огонь и что при хорошем образовании он давно был бы завгаражом или механиком. Сережа помнил, как прошлой зимой отец занимался по вечерам, а мама была за учительницу. Раскрыв книгу с чертежами и цифрами, она строго спрашивала у отца урок, а тот, едва шевеля губами от усталости, всегда отвечал невпопад.
Мама ужасно из-за этого огорчалась, и Сергею было жаль отца и обидно, что тот плохо учится.
Но на отца никто не мог долго сердиться, даже Вера Зотова. Он был веселый человек. То смастерит, на удивление всем, какую-то трещотку для огорода — «антидроздовик», как он говорил, или сделает игрушечный ветряк для Сережи, или летающую модель самолета, любоваться которой сбегались мальчишки со всего квартала.
А как он ловко собирал кизил, когда осенью на выходной день всем гаражом ездили в горы! А как он хорошо умел петь под гитару!
Мама, милая мама, которой больше уже нет и никогда не будет, часто говорила, что отец покорил ее песнями.
Сама она не пела, у нее болело горло, но слушать песни могла целыми днями. Дома у них был маленький самодельный приемник, и когда передавали концерт из Москвы, мама обязательно звала Сергея: «Послушай, маленький, это кто поет?»
Скоро Сергей научился узнавать голоса всех известных певцов и никогда не ошибался, верно называл по первым же тактам — Козловский это или Александрович.
Сережа глубоко вздохнул и почувствовал, что у него противно засосало под ложечкой и немножко зарябило в глазах. «Наверно, укачиваюсь», — со страхом подумал он.
Дорога в самом деле ужасно завиляла и завертелась до одурения.
Она бежала между горами и морем, то карабкаясь вверх, то стремглав летя вниз, и, где-то нечаянно зацепившись за мостик на крутом повороте, опять упрямо стремилась вверх, заглядывая за очередную гору.
Сергей никак не мог представить себе, где и как тут живут люди и что они делают.
Размышляя о неуютности гор для жизни человека, Сергей, вероятно, вздремнул, потому что когда он вновь что-то увидел перед собой, то не сразу даже понял, что это. Они спускались с перевала к узкому заливу, на берегу которого, далеко-далеко внизу, громоздился — дом на дом — небольшой поселок. Он был так невелик сверху, что казалось, его можно схватить в охапку.
Солнце лежало, положив подбородок на горизонт, и всем своим веселым кругом уже светило и грело так жарко, что было больно глазам.
Скалы и горные холмы, то ярко освещенные, то скрытые легкими полутенями, то и дело менялись в цвете, будто во что-то играли между собой. Вдали, за холмами у залива, почти сливаясь с небом и как бы составляя его часть, воздушно синели таинственные горы. Их было много. Они сбегались отовсюду. Они скакали навстречу или, отступив от дороги, пересекали путь напрямую, забегая со стороны.
— Пап, а где ж земля? — спросил Сергей и ахнул.
Грузовик, круто выскочив на улицу курортного городка, промчался мимо рыбачьих баркасов, разложенных на берегу сетей, мимо ранних купальщиков и еще закрытых нарядных киосков.
А потом снова пошла горная дорога. Приближался главный перевал. Сергею было страшно интересно: как же это они будут перелезать через горы и что окажется по ту сторону их?
— А там тоже море, куда мы едем? — спросил он.
Отец сказал, что за перевалом пойдут предгорья с широкими долинами в густых фруктовых садах, а за ними, часа через два, откроются гладкие, как стол, степи, сплошь в золотых хлебах.
— А как же горы и леса?
— А горы кончаются, и леса не будет, — коротко ответил отец.
Трудно было понять, как это могут кончиться горы, которых такое множество, что, казалось, их хватило бы на целую неделю пути, и почему не будет леса на ровном месте, хотя там, наверное, легче ему расти, чем на крутых каменистых склонах, где все время дует ветер.
Сереже многое еще хотелось узнать, но он не решался спросить.
Теперь, когда машины повернули к перевалу, море осталось позади, и перед глазами стоял шумный горный лес. Он был в движении, точно старался высвободить из земли свои корни и разбежаться куда глаза глядят. Гнулись молодые дубки, раскачивались сосны, трепетали кусты кизила и ежевики, и на поворотах свежий ветер с такой силой влетал в кабину, что у Сережи каждый раз сдувало с головы тюбетейку.
Такого леса он еще никогда не видел. Тот маленький лесок возле их города, куда несколько раз водила его мама, был ласково теплый и без всякого ветра. Мама собирала там шишки для печки, а он играл ими, как солдатиками. Когда набрался полный мешок, они уложили его на тележку с колесами на шарикоподшипниках и потащили домой. Тележка убегала вперед по спуску, и они едва поспевали за ней, гудя на поворотах в кулак, чтобы на них кто-нибудь не наскочил.
С мамой все как-то было гораздо милее и интереснее, без нее же многое совсем не привлекало Сережу.
Никогда бы, например, он не полез один в гущу этого горного леса, хотя бы и за шишками, никогда бы не остался один на этом шумном ветру, от которого противно ныло в ушах.
— Ну вот и перевал! — произнес отец. — Тут мы, сынок, маленько передохнем. Устал, а?
Сереже было стыдно сознаться, что он действительно притомился, хотя ничего и не делал.
— Что ты! Я так тысячу лет могу ехать! — лихо сказал он, зевая и потягиваясь, и остановился на полуслове.
Все, кроме неба, было теперь внизу. Море где-то далеко тонуло в солнечном тумане, а четкие резные горы были так близки, что хотелось дотянуться рукой до их острых гребней. Вся земля как будто кончалась небольшим холмиком у дороги, где стоял дом с широким балконом и с разноцветными зонтиками перед ним.
Колонна Емельянова съехала с шоссе; водители приподняли капоты, отвинтили пробки радиаторов и прилегли на траве, в тени густых дубков.
— Эх, беда-бедовая, я ж с собой ничего не взял! — виновато сказал Емельянов, увидя, что дядя Жора раскладывает подле себя помидоры, огурцы, яйца и хлеб.
Со своей обычной строгостью Зотова приказала Сергею: «Иди садись к дяде Жоре, съешь яичко», —
