защиты у князя хотят да ему дань платить. Только про самих данников промолчали да про то, с чего вдруг на огнище Касьяново подались. Хорень раздумывать не стал, махнул рукой:
– Тогда вам Рюрика ждать не с руки, тот ежели из Ладоги в море ушел, может теперь до весны из своего Скирингссала не вернуться, только сказано, что скоро будет. Надо к Ольгу идти.
Не удержался Сирко, спросил:
– А чего это он в Скирингссале делает? Разве не совсем из Слисторпа в Ладогу наметился?
Поднял бровь Хорень, дивился:
– Откуда ты про Слисторп, что Хедебю зовется, так хорошо все знаешь?
Отмахнулся Сирко:
– Да так, слышал…
Хохочет Хорень в ответ:
– Ай да кузнец! Знать, и правду говорили, что ты туда с Сороком да другими ходил да вроде как утоп по дороге… А? Так было?
Сирко плечом дернул:
– Не утоп я! Отстань!
Хорень весело согласился:
– Ладно, меня можешь не бояться, я сам, как перекати-поле. Только послушайте меня, идите к Ольгу, пока Рюрик не вернулся. Завтра же идите.
Чурила осторожно поинтересовался:
– А Ольг – это кто?
– Это зять княжий, тоже князь. По-настоящему он здесь хозяин, не Рюрик. К нему идите, – повторил Хорень.
– Рольф, что ли?
– Это его варяги Рольфом звали, а славяне давно Ольгом кличут. Вам к нему надо.
«К волку в зубы», – невесело подумал Сирко да понял, что прав Хорень. Ладно, как будет, так и будет, может, не узнает князь.
Улеглись спать ходоки, так умаялись за последние дни, что и не заметили, как Хорень из избы выскользнул да куда-то подался. Вернулся уж под утро, тихо прилег, чтоб не увидели. А куда ходил? Про то никто не знал.
Поутру двинулись на княжий двор, не сразу пустили их ни в крепость, ни под княжьи очи. Да и Ольг уже с рассветом куда-то ушел. Пока ждали возвращения, оглядывались огнищане на город, за последние годы построенный. Ну что ж, молодцы и князь, и сами ильменские, крепкую защиту поставили, хорошо Ново Град заперт что с Волхова, что в случае надобности с Ильменя. Особо Карислав заглядывался, все сравнивал, где что умнее сделано, головой качал. Сирко над ним посмеялся, мол, здесь крепость, а у нас тын, чего же равняться, мы же не от рати отбиваться собираемся, а только от лихих людей.
Так загляделись, что не заметили, как князь во двор вошел, только услышали вопрос, зачем явились. Сирку бы глаза опустить да бородой прикрыться, а он не стал прятаться, глянул в лицо князю, и тот глянул. Ничего не дрогнуло у князя, только по глазам Сирко понял, что узнал его Ольг, но виду не подал. Сказ выслушал, кивнул, к себе позвал. И как вошли в избу, тоже вроде и не узнал, разговаривал, согласился под защиту взять, дань определил по совести, ту, что привезли, распорядился принять да зачесть, также кивнул, чтоб виру выправили, что нет за ними долга по дани, а уходить собрались, вдруг насмешливыми княжьи глаза стали. Почуял Сирко, что по его голову, угадал, хмыкнул Ольг:
– А ты, кузнец, останься-ка.
Остальным распорядился, чтоб шли, мол, недолго задержу. Потоптались Карислав с Чурилой, а как возразишь, махнул им рукой и Сирко:
– Идите, догоню.
А сам думал, свидятся ли? Но Ольг ему рукой махнул:
– Со мной пойдешь, у меня дел много, некогда в трапезной рассиживать, там поговорим.
Обрадовался Сирко, что князь не сразу в поруб отправляет – и то дело. Шагал за Ольгом, приглядываясь. И по тому, как князь шел, как с людьми разговаривал, как распоряжался, понятно было, что прав Хорень, хозяин идет, даром что княжит Рюрик. И люди к Ольгу тоже тянулись, чуяли, что рассудить может да власть имеет. Большущий, хотя и не такой толстый, как в Слисторпе был, Ольг двигался быстро, говорил тоже, слушались его, потому как разумно распоряжался. Нескоро удалось Ольгу от дела оторваться, чтоб с Сирком поговорить, долго он того за собой мотал, Сирко даже заметил вдали своих друзей, следили с тревогой. Но увидели Карислав с Чурилой, что несвязанным Сирка ведут да неподневольно ходит, успокоились.
Наконец князь отправился к себе кушать и Сирку показал, чтоб садился за стол. Вспомнил кузнец, что в Слисторпе их с собой викинги не сажали, подивился, но не ослушался. Как прислужница им все подала, махнул ей Ольг, чтоб вышла и дверь закрыла. Ели молча и не как Тирок про викингов говорил, а чисто, спокойно. Молчали, князь молчит, а Сирку чего же рот раскрывать? Вдруг Ольг глаза на него поднял, усмехнулся:
– Как же ты выплыл-то? Али Озерный помог?
Смутился Сирко, только чего уж теперь, сам в волчью пасть полез, никто не гнал.
– Не добили… А на берегу чудины-рыбаки вытащили.
– Ведаешь, почему топили?
Сирко кивнул, что тут скажешь?
– Хрипеть после того стал?
Снова кивнул кузнец. Ели молча, потом князь еще спросил:
– А жена твоя где?
Пересохло горло у Сирка, чует, что и сказать не может про Радогу и не сказать тоже. А Ольг в глаза смотрит так, что свои не отвести, понимает Сирко, что все ведает князь, точно волхв, по глазам и мысли читает. Не смог солгать:
– Со мной.
– Тоже знаешь, почему ушла?
И снова не смог Сирко солгать, понимал – то его Доля или Недоля, как повернет.
– Ведаю, княже. Ушла, чтоб не сказать кому ненароком.
Хмыкнул Ольг, глаза опустил, уже вниз переспросил:
– А чего же тебе сказала?
– Как от мужа скрыть?
– Где живешь?
– Как сказано, на огнище.
– А говорили, что весь или даже селище?
– Сели сначала одни, потом к себе обездоленных позвали, теперь много сидит, – и ждал, чем теперь тот разговор обернется. Ольг от стола назад откинулся, вроде насытился, снова в глаза Сирку посмотрел. Медленно рот отер, кузнец весь напрягся, никак сейчас дружинников позовет и прощай, белый свет. Увидал то Ольг, усмехнулся:
– Чего боишься?
Пока князь квас пил, все поверх своей чаши на Сирка смотрел, точно в мысли проникнуть хотел. Не хватило духа у кузнеца глаза спрятать, так и сидели, уставившись. Наконец и чашу Ольг на стол поставил, снова откинулся, перестал Сирка мучить.
– Ко мне служить пойдешь?
– Куда? У меня семья, мне вернуться надо.
Усмехнулся князь одними глазами:
– А я тебя под бок к себе и не зову. Хочешь, в Изборске посажу дань собирать? Хочешь, в Плескове?
По лицу кузнеца понял, что ни того, ни другого не хочет.
– Али в своем селище сядешь? Тоже дело, поставь огород хороший, станешь оттуда окрест дань собирать, чтоб мне людишек не посылать. Ты честный, и себе много не возьмешь, и мне не солжешь. Ну?
