впервые, он даже больше путешествиями занимался, чем торгом. Удивило такое Хореня, зачем это? Свей объяснил, что вот разведает он новые земли, приплывет домой, расскажет, что в них хорошо, а что плохо, купцам те знания помогут.
– И сейчас разведываешь?
– И сейчас, – согласился Раголд.
– А после кому сказывать станешь?
Чуть смутился свей:
– Кому понадобится. Кто спросит…
– А деньги у тебя откуда? Чем живешь? С торга-то не слишком много имеешь, коли каждый раз в новую страну идешь?
Не стал дале Раголд говорить, нашел отмашку, но Хорень беседу не забыл, врезалась она в память. Идет свей разведывать, что хорошо у славян, а что плохо.
Но все одно – со свеем много интересного увидел да узнал. В Ладоге расскажет – не поверят. Даже Охрима так далеко не ходил, как Хорень с Раголдом собирается. До самых греков пойдут, если все ладно будет. А если нет? Такую мысль Хорень старался от себя гнать.
– Нет, ты учи, учи!
Рунар в ответ смеялся:
– Да у тебя на теле места без синяка не сыскать!
В ответ Хорень бычился, выставлял кулаки:
– Это мое тело, что тебе до него?! Я не девка, чтоб тебе мои синяки разглядывать. Учи!
Рунар, усмехаясь в усы, снова и снова показывал боевой захват и движение руки при битье в челюсть. Доски драккара стонали от падения на них Хореня. Но на третий день падал уже сам Рунар. Впервые рухнув от удара своего ученика, он долго с недоумением почесывал едва не свернутую челюсть. Варяги вокруг смеялись – научил на свою голову! А Хорень не знал, радоваться успеху или печалиться, вдруг наставник не захочет теперь показывать никаких приемов? Ошибся, учить принялись все, кто хоть что-то умел.
За дни, проведенные в варяжском братстве, Хорень изменился до неузнаваемости. Он и мальчишкой любил подраться, частенько ходил в синяках и на силушку не жаловался, а теперь стало просто раздолье. Руки и ноги вздулись буграми от работы тяжеленным веслом драккара, каждую свободную минуту он тренировал глаз, без конца бросая нож или топорик, отрабатывал на согласных приемы драк. Только таких согласных с каждым днем становилось все меньше… Зато варягам все больше нравился этот хитрый и задиристый русич. Одного только не было у Хореня – настоящего меча, такого, чтоб гнулся над головой, не ломаясь, и выпрямлялся со звоном. Потому варяги и не учили его драться мечами. Они сами таким умением овладевают с детства сначала учебными деревянными и только с возрастом переходят на боевые. Воина, уже взявшего в руки боевой меч, ни за что не заставишь снова коснуться деревянного, а биться против их боевых любыми другими бессмысленно – от учебного меча после первого встречного удара оставались только обломки. Вот и таил в себе Хорень мечту – завести настоящий харалужный меч и научиться им владеть не хуже того же Рунара.
Весна на улице в полную силу, как лед сошел, по Волхову караван за караваном плывет, большая часть в Ладоге постоит, а там кто обратно разворачивается, а кто вперед спешит. Гости восточные: булгары, татары ордынские, греки, армяне, персидские да другие дальше не всегда плывут, здесь все поменяют, свои товары купцам свейским, готам, немцам, норманнам, всем, кто за озером Нево живет, продадут, да и назад повернут.
Подперев бока руками, сдвинув на затылок шапку, стоит на Волховском берегу Гюрята. Снуют по реке лодьи да большие корабли норманнов туда-сюда. И чего тянет людишек место менять, в чужие края? Гюрята вот родился здесь, отец с матерью только перебрались в Ладогу, как первенец на свет появился, мать уж, говорят, на сносях была, и никуда его не тянет. Любит дом Гюрята, век бы ничего не менял. Только жаль отца с матерью, плохо померли, тяжко. И кузня стала без Сувора сиротой, не чует Гюрята так железо, как отец чуял, выходят у него свиные плавки, а то пережжет, крошится железо. Тяжелый труд в ковне, если не лежит к нему сердце, или о чем другом мыслишь, когда дмаешь, то лучше и не подходи, не простит этого железо. Чувствуют нелюбовь хозяина и работники, стали и они хуже работать, на сторону глядеть. Не его это дело, а бросить нельзя.
Но в Ладоге неспокойно… С чего бы? Оказалось, опять норманны безобразничают, пришли во второй раз дань собирать, мол, нет у Якуна виры, что дань выплатил. Кажет виру Якун, а они смеются, это старая, прошлогодняя. Собрались ладожане вокруг, кричат, что сами видели, как их конунг Якуну виру правил, если и ошибся, то он, а не чудин. Почуяли норманны, что сейчас плохо дело кончится, убрались пока подобру- поздорову. А что потом будет? Сегодня Якуна обидели, завтра еще кого… Неладно норманны себя вести стали, неладно. Поскреб Гюрята затылок пятерней, постоял да к дому Якуна отправился.
Там ладожане собрались, ругали варягов на чем свет стоит за несправедливость, за жадность. Грозили перестать совсем дань платить. Якун крупный, на медведя похож, особо в своей меховой накидке, бороду в кулак собрал, думал, потом руками развел:
– Платил же, кажись…
На него налетел маленький, но юркий меря Онфим, заторопился, закричал:
– Да как же?! Дак ведь со всеми вместе и платил же! Ну, вспомни ты, тетеря! Может, виру куда сам задевал? Что прошлую показываешь…
Тут уже Гюрята не выдержал:
– Пошто глупость городишь? Как может он прошлую виру казать, их же забрал конунг в конце года!
Загалдели все снова, стали требовать сюда конунга, чтоб ответ держал. Да только того нет, уплыл со своими и не скоро будет. Кликнул Гюрята народ на вече, собрались быстро, несмотря, что дел у каждого полно. Вот когда особо пожалели ладожане, что нету с ними Сувора, тот мужик дельный и рассудительный был, никогда зряшного слова не скажет, а всегда выход находил и усмирять спорщиков тоже умел. Но кого нет, на того и надежи нет, надо самим разбираться. Сначала смотрели на Гюряту, как на старшего сына Сувора, тот понял, что ладожане от него главного голоса ждут, стушевался, не готов сын судить да рядить так же разумно, как отец делал. Все что смог, сказал еще у Якунина двора, дале пусть ладожане сами решают. Сдвинули мужики шапки на затылки, заскребли лапищами вихры сзади, что словени, что меря, что чудины, что балты… Все задумались. Потом вдруг снова загалдели, припоминая норманнские обиды, что, мол, хоть и дань берут, чтоб спокойно жили ладожане, а слова своего не держат. То одного обидят, то другого. Ладога и варягам дань платит, но варяги где, а норманны – вот они, по озеру Нево ходят, как у себя дома, даром что живут далече. Стали словене требовать, чтоб за Ильмень гонцов послать, пожалиться на разбойников, чтоб защитили свои славянские братья, да тот же Якун головой покачал:
– Не до нас им-то… У них самих хазары под боком озоруют, куда им мы. Далече больно…
Закричали почти все, что к кому ж тогда обращаться, как не к славянам?! Пусть Ладога на самом сивере, да все одно свои же! Долго рядили, и все больше звучали слова, что нужно дружину иметь свою или чужую звать, чтоб защищала. Прикинули, кого можно звать, и не нашли никого. А самим ратным делом заниматься не с руки, это же надобно семьи бросать, дела свои, и торговые, и домашние. Долго кричали, да так ничего и не решили, разошлись, как всегда, мрачные, нерешительные. Смутно стало в Ладоге, нехорошо. На норманнов сердитые, а где защиту искать, и не знают.
Сирко тоже ходил, тоже слушал и говорил. Говорил, что как ни далеко Киев, а туда надо взгляд держать, есть города и ближе, славян много, помогут. Но не все славяне в Ладоге, балты недовольны такими речами были, и свеи тоже, и веси… Долго держался в Ладоге мир, как качается бревно, если его точно посередине на опору положить, но нажми на один конец чуть сильнее, и упадет. Непрочно, коли опора только одна, надо несколько. А вот теперь нарушился, если норманны будут обижать ладожан, то кто знает, как все повернется… Никому вражды не хочется, плохой мир лучше доброй ссоры, да только как его удержать, мир-то?
Глава 6
Люди возникли неожиданно, сторожевой викинг даже не успел подать сигнал. Словно стоящие деревья вдруг превратились в человеческие фигуры. Мало того, так же тихо появились и лошади. Раголду и остальным стало не по себе. Но люди не выказывали признаков агрессии или недовольства, просто стояли и смотрели. Четверо мужчин и три женщины. Одеты в меховые накидки, поскольку довольно холодно, на головах ничего нет, волосы женщин стягивали обручи, косы светлые, как и у северянок на родине
