мягок и спокоен, куда спокойней даже самого Батыя, а ведь Батыя не раз за глаза называли слишком мягкотелым. Сартак не только не удержит новую Орду, но и не выживет сам. Возможно, молодой сын коназа Ярослава станет хорошим другом и наставником Сартаку?
Субедей едва заметно кивнул:
– Ты хорошо придумал, хан. Это будет полезный друг царевичу. Зови его в Сарай, только не приказом, а приглашением. По приказу такие твердые не дружат…
К францисканскому монаху, который уже не первый день мучился животом из-за непривычной еды, прибыл гонец с повелением хана. Плано не было в шатре, в ставке запрещено испражняться, и он то и дело бегал подальше в степь. Не успевал прибежать и отлежаться, как приходилось отправляться вприпрыжку обратно. Над толстяком, целый день снующим за крайние юрты, уже откровенно смеялись, наконец его пожалел кто-то из татар и дал порошок:
– Запей это водой. И не пей кумыс два дня.
Плано хотел сказать, что не пьет кумыс вовсе, но снова почувствовал требовательные позывы и, подхватив полы халата, в котором расхаживал в Сарае, поспешил по нужным делам. Татарин покачал головой и протянул кожаный мешочек слуге:
– Скажи своему хозяину, чтобы по щепотке брал до еды, а потом не пил кумыса. Завтра он перестанет так бегать. Средство сохрани, пригодится…
Конечно, это могла быть отрава, но измученный монах все равно съел щепотку и запил водой.
Гонец не выразил своего неудовольствия из-за того, что пришлось ждать бегавшего туда-сюда Карпини, степняки вообще не показывали своих мыслей, он передал повеление хана, не моргнув глазом. Татарин презирал этого никчемного толстяка, неспособного жить, как нормальные люди…
Карпини с ужасом выслушал новость, но виду не подал. А что ему оставалось делать? Пытался отговориться из-за денег и подарков, ведь в Польше и на Руси ему дали довольно для Сарая, но не для Каракорума. Батый посмеялся и выделил ему один из обозов с русскими дарами, мол, пользуйся. Решив и эти проблемы, словоохотливый монах поспешил в далекую столицу Империи Потрясателя вселенной. Мешочек со средством он старательно припрятал, потому что помогло. Действительно могло пригодиться…
Даниилу очень хотелось, чтобы с ним в Холм приехал и Хитрован, где еще такого ловкого сыщешь? Но сам Хитрован помотал головой:
– Я, князь, к игумену вернуться должен, обещал. Мало ли кому еще в Орде пригожусь… Да и ты обещал меня к нему отправить.
Пришлось отпустить с почестью, хорошенько одарив. Хитрован усмехнулся:
– К чему мне, князь, злато и серебро? Я в обители жить буду. Да и за что?
– Не ты, так мы куда больше потратили бы. А тебе не нужно, там обители и отдашь.
Даниил еще с дороги отправил за братом Васильком, слишком много увидел и понял, чтобы смолчать. Нужен был совет.
В Холме он долго стоял на коленях перед образами, отмаливая вольные и невольные грехи, совершенные по пути и в самом Сарае. Накопилось немало…
Дома его ждала недобрая весть – не выдержав многих волнений (долго болела еще со времени бегства от татар и мук неизвестности), умерла княгиня Анна, измученное сердце не выдержало. Князь долго сидел подле могилы жены, рядышком стояли, сиротливо прижимаясь друг к дружке, дочери. Сыновья-погодки Лев, Роман и Шварн старались не показывать своего горя на людях, потому держались строго и степенно.
Даниил поднял глаза на детей. Выросли, и не заметил как! Сколько они прожили с Анной? Посчитал, получилось двадцать восемь лет. А пролетели годы в беспокойном мире, как один миг, кажется, и не жили вовсе. Князь всегда на коне, всегда в рати, дома наездами бывал, детей и жену видел только мельком. Но такова участь всех русских князей, да и не только их. Дома живет лишь ратай, что землю обихаживает и в походы не ходит… Анна сама княжья дочь, знала, за кого шла.
Но она и не корила никогда, строго провожала, ласково встречала, ждала верно. Любила ли? Даниил хорош был, светлые кудри, ясные очи, что рост, что стать – всем взял. Он и теперь хорош. И Анна красавица, в княгине русская кровь с половецкой смешалась, оттого кожа чуть смуглее, чем у остальных, глаза немного вытянутые, но это придавало облику княгини особое очарование. Притерпелись, привыкли, жили мирно, Анна после Вышгорода совсем Злату не поминала, видно, ей сказали, что больше нет такой. А дети выросли хорошие, крепкие и разумные…
Если б не поссорил тогда их проклятый поход! Они и не ссорились, просто в Данииле надолго словно что-то сломалось, никого и ничего не хотел. Старший сын Иракл родился еще перед походом, а вот следующий, Лев, только через пять лет…
Теперь уже Льву восемнадцать, совсем взрослый, женить пора. Шесть лет назад Даниил делал попытку обручить его с дочерью угорского короля Белы Констанцией, не ради самого брака, а ради помощи своей земле, но Бела закапризничал. Получил по заслугам, но положения самого Даниила это не изменило. Что теперь?
Князь еще раз оглядел детей. Как ни трудно оставаться вдовцом, у него не только княжество, у него еще и семья, он о детях думать должен. А пристраивать всех пора, только самые младшие Мстислав и Сонюшка не доросли пока, остальные либо вошли в возраст, либо вот-вот войдут. Еще одна забота для отца… И посоветоваться больше не с кем, матери у них нет.
И еще к одной могиле съездил Даниил – во Владимир. И не чаял найти место, где стоял дом Златы, а уж холмик могильный – тем более. Но все осталось, как было, там никто не построился, головешки от сгоревшего дома заросли травой по пояс, двор крапивой, но к могильному холмику протоптана дорожка, и крест стоял пусть старый, но крепко, не покосился. Это означало, что кто-то ходит!
Князь беспомощно оглянулся: как же он за столько лет не сообразил навестить?! Вдруг хоть кто-то остался в живых, вдруг Злата или дети здесь, рядом?!
Владимир-Волынский еще не полностью восстановился, не во все дворы вернулись люди, кое-где вместо домов виднелись лишь крыши землянок. От одной из них спешила женщина. Сердце зашлось, хотя издали видел, что не Злата. Подошла, торопливо кланяясь, кивнула на могильный холмик:
– Это сыночка Златиного Романа могилка, князь.
Роман… вот кто лежит под скромным крестом! Сын… Сразу полыхнуло понимание: не все здесь? Значит, кто-то жив?!
– А остальные?
– Не ведаю про то. Злата вместе с Любавой как раз перед самыми погаными ушла. Сыночка схоронила и ушла.
– А куда?
– У Златы никого не было, а у Любавы вроде в Звягеле родня жила… Может, к ним подались?
– Отчего Роман умер?
– Не ведаю, болел последние дни, никак в лихоманке сгорел…
Даниил метнулся в Холм, позвал к себе Андрея:
– Разыщи! Звягель татары не тронули, может, живы? Злата она, не так велик Звягель, должны знать!
– Сделаю, Данила Романович, не сомневайся, если жива твоя Злата, разыщу!
Разве могли они знать, что совсем недавно видели ее в Сарае, да только не разглядели среди многих женок, вырванных татарами из родных мест, родных домов.
Лес расступился неожиданно, верно сказал мужик в деревне, где заночевали:
– Не, тута не заплутаете, все прямком по дороге, выведет аккурат к воротам…
Он махнул рукой в заросли, мало напоминающие дорогу, но в голосе было столько уверенности, что стало ясно: дорога где-то там. Так и оказалось, кусты боярышника почему-то заслонили именно начало когда-то бывшей хорошо езженной дороги. В самом лесу, стоило через эти заросли продраться, дорога не дорога, но широкая тропа была вполне приметна. Дворский покачал головой:
– Знать бы еще, куда выведет…
Ездили, видно, редко, трава почти не сбита, разве что примята, а кусты по сторонам нависали вплотную. Легче стало, когда пошел сосняк. В бору подлеска нет, но и там опавшими иглами прохожая часть закидана, едва догадаешься, где была эта самая дорога.
К стенам Звягеля подъехали, когда солнышко уж над лесом поднялось, ворота были открыты, а охраны