Воля королевы, даже трехлетней, – закон, девочки принялись развлекаться, на все лады перевирая свои новые прозвища. Бетти за дверью вздохнула: вот она, королевская власть, как хочет, так и назовет, не взяла себе прозвище, оставила имя.
Вообще маленькая королева была уж слишком серьезной, она словно уже в таком возрасте понимала свою роль и ценность. Наверное, так и было, потому что с самого первого дня крохе внушали, что из-за нее огромная Англия готова уничтожить Шотландию, но шотландцы скорее погибнут все до единого, чем отдадут этим еретикам свою маленькую королеву.
Это было неправдой, большинство шотландцев и не подозревали о тайной войне, ведущейся за драгоценный приз – королеву-малютку, они просто знали, что англичане нападают на их земли и надо защищаться. А лорды… Они играли в свою игру под девизом: «Как бы побольше получить за поддержку того или другого в этой войне». Удавалось, и Англия, и Франция за поддержку платили щедрой рукой, маленькая Шотландия по соседству с большой Англией была весьма лакомым куском. Потому была таковым и ее совсем юная королева.
Она же была уверена, что ценна сама по себе настолько, что далекий и страшный король Генрих отправил за ней огромную армию. Но Шотландия тоже никак не может без своей дорогой Марии Стюарт, потому ее спрятали в надежном замке.
Был конец мая, все вокруг цвело и радовалось жизни, но только не королева-мать. Мария де Гиз была измучена неурядицами, ей надоело сидеть в замке, смотреть на вяло текущую воду Форта и ждать неизвестно чего. Из Эдинбурга давно не было известий, кардиналу не до нее, он занимался искоренением ереси. У вдовствующей королевы все чаще появлялись дурные мысли, что она была нужна Битону, только пока был жив король, а теперь все и так в его руках, его и этих ненавистных баронов! Мария де Гиз уже не была уверена, что, искоренив ересь, кардинал вернется к ней. Хотя главной заботой сейчас была все же маленькая Мария. Девочке еще нет четырех, но годы летят так быстро, не успеваешь оглянуться, и Мэри повзрослеет. Что будет тогда?
Конечно, агенты то и дело доносят из Лондона, что английский король болен, что жить ему осталось недолго… Но это «недолго» тянется уже слишком долго. Мария де Гиз боялась уехать в Эдинбург одна, оставив дочь, но и увезти ее с собой тоже боялась: слишком ненадежной была защита в Эдинбурге, стены Стирлинга куда крепче.
Королева-мать поднялась на стену, просто чтобы в очередной раз убедиться в неприступности их укрытия, и увидела дочь. Маленькая Мария с утра до вечера окружена своими тезками, она придумала девочкам прозвища, чтобы не путаться. Малышки шумные и очень подвижные, но юную королеву всегда можно отличить от остальных, на девочке уже словно лежала печать чего-то необычного…
Сейчас старшая из подружек, Мэри Сетон, рассказывала услышанную недавно историю о монахе Джоне Домиане, который с разрешения ее деда короля Якова IV проводил в крепости свои опыты.
Монах решил, что сможет летать подобно птицам, если сделает себе крылья. Таких желающих посетить небо на свете было немало, но не слышно, чтобы кому-то удалось. Джон Домиан был абсолютно уверен, что это не удалось Икару, потому что он не имел правильной веры, и утверждал, что сам истинно верует, а потому у него все получится. Посмотреть на такое чудо собралась масса народа, монах торжественно приладил себе крылья, встал на самый краешек крепостной стены, взмахнул руками и полетел… вниз!
Упал, правда, удачно, отделавшись несколькими переломами, но мечтать не перестал. А насмешникам заявил, что просто ошибся в выборе перьев, крылья были сделаны из куриных перьев, подобранных на навозной куче. Вот если бы они были орлиными…
– А куда он хотел улететь? Как Икар, к солнцу?
– Нет, во Францию, – покачала головой Сетон, а Мария вдруг мечтательно произнесла:
– Я бы тоже хотела улететь во Францию…
Что мог знать о Франции этот ребенок, которому и четырех-то не было? Только материнские вздохи: «Ах, милая Франция!» Позже девочка вполне оценит восторг Марии де Гиз, потому как сама станет вздыхать так же.
Дослушать мечту дочери королеве-матери не позволили, за ней прибежал слуга – из Эдинбурга привезли какое-то срочное известие. По взволнованному виду примчавшегося гонца и по тому, как он устал (видно, греб вместе с остальными в лодке), было понятно, что известие не только срочное, но и плохое. Что там еще могло стрястись?! Снова англичане? Высадились в Эдинбурге?!
Королева сделала знак гонцу следовать за собой (ни к чему, чтобы слышали все) и по пути пыталась представить, как будет защищаться от войска Генриха. В своей комнате она резко обернулась, уже не в силах сдерживаться:
– Что?! Англичане?!
Тот лишь помотал головой.
Сент-эндрюсский архиепископ Дэвид Битон с каждым днем набирал все больше власти и становился все нетерпимей к любому проявлению инакомыслия. Напрасно протестанты, бежавшие из страны при короле Якове, надеялись, что после его смерти последует послабление: не король был главным действующим лицом в организации инквизиционных костров Шотландии, а кардинал Дэвид Битон! Количество преданных огню приняло ужасающие размеры.
Дэвид Битон отнюдь не производил впечатления злодея или мучителя, напротив, он был красив какой- то мягкой красотой, особенно в молодости, когда его губы были еще пухлыми и не поджимались при одной мысли о ереси, слегка вьющиеся волосы нежно обрамляли полноватое лицо, пухлый подбородок которого свидетельствовал о мягкости натуры, а большие внимательные глаза обычно смотрели чуть вопрошающе. Со временем нос чуть вытянулся, волосы поредели, лицо потеряло округлость, а губы почти все время были сурово поджаты – время такое! Но и теперь ставший канцлером кардинал оставался красив. И жесток, временами фанатично жесток, если дело касалось искоренения ереси. А ересь он мог найти у каждого.
И все же нашлись те, кто не боялся проповедовать. Одним из таких отчаянно смелых был вернувшийся на родину из Кембриджа Джордж Уизгард. Кардинал терпел недолго, он дал санкцию на сожжение проповедника-реформатора и пожелал сам наблюдать за этим событием.
Уизгарда сожгли 1 марта 1546 года во дворе Сент-Эндрюсского замка. В честь такого события дворец был празднично украшен, а его хозяин в парадном облачении вместе с приглашенными сидел на балконе. Когда приговоренного уже подвели к костру и цепями прикрепили к столбу, он поднял глаза, увидел своего палача в архиепископской сутане и громко заявил:
– Тот, кто сейчас в таком великолепии с высоты услаждает свой взор моими страданиями, через несколько дней из того же самого окна будет висеть мертвым…
Костер сложили из сырых дров, он горел долго, и смерть проповедника была медленной и мучительной.
Через три месяца пророчество Уизгарда сбылось. 29 мая заговорщики ворвались во дворец кардинала, убили его в собственной спальне и вывесили обезображенный труп в окно на тот самый балкон, с которого он наблюдал казнь своего противника. Реформаторы категорически отрицали свою причастность к этому убийству, но были весьма ему рады.
Гонец из Эдинбурга протянул королеве-матери письмо, только выдохнув в ответ на ее вопрос:
– Кардинал…
В следующую минуту ему пришлось срочно звать прислугу, так как Мария де Гиз рухнула на ковер, потеряв сознание. Первым, что она сказала, чуть придя в себя, было:
– Не говорите пока никому.
Но шила в мешке не утаишь, как можно скрыть такую страшную смерть канцлера и столь близкого ко вдовствующей королеве человека? Тем более она сама на несколько дней слегла, не в силах держаться на ногах.
Маленькая Мария пришла к матери, как только услышала о какой-то недоброй вести, принесенной гонцом. Девочка – совсем малышка, что ей можно сказать? Сообщение о смерти Дэвида Битона она восприняла спокойно, для такой крохи само понятие смерти было еще чем-то очень далеким, Мэри поняла только одно – мать очень расстроена из-за произошедшего. А для Марии де Гиз потеря была особенно тяжелой, она потеряла одновременно и любовника, и защитника. Если заговорщики могли вот так жестоко убить кардинала, то что мешает им сделать то же с маленькой королевой?!
