На окровавленном женском пальце действительно красовалось золотое кольцо с огромным красным камнем. Хотя камень, может, и не был красным, просто таким было все вокруг. Данила сначала оторопел, потом с силой оттолкнул Семена так, что страшная добыча выпала из рук. Тот разъярился:
– Ты что?! Я еле с бабой справился!
Договорить им не дали. Из тех же ворот выскочил татарин, размахивая саблей, видно, пытался защитить свою родственницу. Тут же Семен, корчась, упал в пыль рядом со своей добычей. За ним последовал и татарин, теперь уже от руки Данилы. Из горла Семена толчками вырывалась кровь, он пытался что-то сказать, но донеслось только бульканье. Наконец глаза его остановились, побелев, так и оставшись открытыми. Данила с трудом заставил себя закрыть веки погибшему приятелю. Но раздумывать дольше было некогда, на улицах шел ожесточенный бой.
Потом Данила и не помнил, что делал. Он отбивался от чьих-то нападок, рубил и колол сам… А потом…
Это лицо он мог бы узнать даже в полной темноте! Шрам пересекал левую бровь и щеку, уползая к подбородку… Татарин не успел даже замахнуться, те, кто оказались рядом, рассказывали, что смирный Данила издал такое рычание, что у многих волосы встали дыбом. Даже если бы в его руке не было сабли, пушкарь разорвал бы проклятого татарина голыми руками, перегрыз ему глотку собственными зубами, мстя за своих родных. Он действительно растерзал казанца, продолжая кромсать уже бездыханное тело, пока за плечо не тронул кто-то из своих:
– Опомнись, он мертв.
– А? – вскинулся Данила.
– Другие еще есть, – укорил его русич.
Не один Данила в этот страшный день мстил за гибель родных. Тысячи русских людей пришли к Казани поквитаться за многие годы бед и несчастий, принесенных нападками на их земли, за гибель и унижения в плену близких, за погубленную, порушенную счастливую жизнь… Месть их была страшной. Оправдывает ли жестокость злодеяний жестокость мести? Бог весть, только тогда многим тысячам такая месть казалась единственно возможной. Казанское ханство должно было быть уничтожено, иначе не видать русским покоя, пока живы те, для кого чужой полон – это доход, для кого чужая смерть легка и незначительна, будь то смерть безоружной женщины, старика или ребенка. Реки крови, пролитые казанцами на русской земле прежде, теперь превратились в такие же реки на улицах самой Казани! Горы убитых при налетах на русские города или умерших в рабстве русских людей обернулись такими же горами в их собственном городе! Мало кто из русских расчетливо убивал, все мстили! Мстили жестоко, страшно, но по праву мстителей. Осудил ли их Господь за это право? Им ответ держать перед Богом.
Казанские женщины и дети расплачивались собственными жизнями и свободой за злодеяния своих мужей и отцов. Царь приказал не брать в полон мужчин, оставить только женщин и детей.
В Казани оказалось такое количество трупов и нападавших, и защитников, что даже улицу, ведущую от Муралеевых ворот к ханскому дворцу, для проезда царя Ивана Васильевича удалось расчистить с трудом. К государю с криками благодарности бросились несколько тысяч освобожденных русских пленников.
У приехавшего в Казань Шигалея царь вдруг… попросил прощения:
– Тебе ведомо, сколько раз посылал я к ним с предложением покоя. Не захотели! Сколько раз лгали, сколько злых ухищрений от них видел!
В походной церкви Иван долго стоял на коленях перед образами, потом также долго пытал своего духовника протопопа Андрея:
– Прав ли, отче, подскажи! Прав ли? Ведь хотел миром, просил мира, не ответили. Напротив, обещав, тут же нарушали свои слова! Столько бед принесли Земле Русской, что и Батый проклятый не принес. Батый единожды земли наши разорил, в полон русских брал. А эти много раз, и полонили, и как скот в ярме держали… Предатели!
Протопоп не мог понять своего царственного ученика, в чем сомнения?
– Твоей рукой покарал Господь поганых! Твоей рукой явил им свою волю.
Немало лет пройдет, перестанет Иван Васильевич спрашивать, прав ли, перестанет задумываться, имеет ли право казнить по своей воле, но это будет позже. Тогда царь еще страшился казней, будь то свои или чужие, но уже всей душой возненавидел предательство.
Данила сидел, обхватив голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону.
– Ты чего? – осторожно тронул его Гордей. – Ранен?
Пушкарь поднял на него глаза. И столько было в них боли и страдания, что вопрошавший вздохнул:
– Не казни себя… Они бы тебя или твоих родных не пожалели…
Данила усмехнулся:
– А они и не пожалели… Сирота я, все погибли после набега казанского. Я отомстил. – Он почему-то развел руками, точно вся резня в городе была его рук делом.
– Все мы отомстили, – согласился кто-то рядом.
– Не-ет, – упрямо возразил Данила. – Я нашел того самого татарина, который мать тащил в полон за волосы.
– Да ты что?! – ахнули сразу несколько человек. – И впрямь нашел?! Это как же?
– Шрам у него был приметный, через все лицо. По шраму узнал и зарубил! – Голос пушкаря вдруг стал жестким. Сейчас он уже был рад, что смог, пусть через много лет, отомстить за гибель родных.
Молодой парень, старательно оттиравший рукав от крови, вдруг сообщил:
– А я мамку в полоне нашел!
– Ты?! – теперь уже внимание всех переключилось на него.
– Ага… У мурзы на дворе в рабах была. Она у меня красавица, вот и взял себе.
– А где ж она? – Кажется, в лицо парня заглядывали все, кто только слышал его слова. Не терпелось узнать подробности такого счастливого случая. Рыжий парнишка сокрушенно закрутил головой:
– Недужная очень была… Только меня перекрестила и померла…
– И ничего не сказала?
Тот вздохнул:
– Сказала… чтоб счастливо жил…
Сидевший рядом с Данилой русич тихо вздохнул:
– Не его то матушка. Она его Данюшкой называла, а он Микула.
– Как звала?! – встрепенулся пушкарь.
Парень пристально посмотрел на Данилу, ревниво поинтересовался:
– А тебе пошто? Как бы ни звала, то моя мать. Ее татары в полон угнали.
Пушкарь подсел к нему ближе:
– Не обижайся, брат. У меня тоже матушка в полоне, только меня Данилой кличут, а мать в детстве Данюшкой звала. Может, то моя была?
– Нет! Моя! – резко возразил Микула.
– А волосы у нее какие?
Тот вздохнул в ответ:
– Седые все. – Чуть помолчал и все же добавил: – Родинка была…
– Над губой слева?! – не удержавшись, ахнул еще один из слышавших. – Как у моей?
– Не-е…
– На щеке! Ближе к уху, – почему-то уверенно заявил Данила. Теперь он не сомневался, что это была именно его мать.
– Да, – шепотом отозвался парень.
– Ты где ее схоронил?
– Пойдем покажу…
Сидя у холмика, Данила думал, что немного погодя холмик затопчут кони и люди, и останется мать только в его памяти… Он вдруг повернулся к Микуле:
– А мы с тобой теперь братья. Здесь и моя, и твоя мать.
Тот сокрушенно помотал головой:
– Да нет, моя сразу погибла, я видел. Просто надеялся, что жива… А когда твою увидел, то подумал,
