Шибанов даже не сразу понял:
– Чего?!
– Дите, говорю, будет…
– С чего это? Столь ничего не было, а тут вдруг… – Васька просто не знал, что сказать, но Олене его слова показались такими обидными… Он не верит? Да как же это?! Женщина отвернулась, пряча навернувшиеся на глаза непрошеные слезы. Думала обрадовать, а получилось, что даже сейчас обидел.
Но больше поговорить не пришлось, Ваську потащили к воеводе, а к Олене немного погодя подошел тот самый дьяк:
– Что, догулялась, курва?
Глаза женщины зло блеснули:
– Пошто позоришь?!
Дьяк нехорошо усмехнулся:
– А я тебя не то что позорить, я тебя вон холопам отдать ныне могу. Или голышом по Юрьеву пустить. Хочешь? – Больно ущипнул за грудь, Олена отпрянула. – Ты пособница изменнику, потому расправа над тобой короткая.
Дьяк обошел красавицу вокруг, оглядывая с ног до головы, снова скабрезно усмехнулся:
– Ладно, поглядим, что ты за баба… Веди ее в темницу, потом разберемся!
Васька стоял перед воеводой, набычившись. Голова гудела, точно не одну ночь пьянствовал, вывихнутое плечо не давало даже поднять левую руку.
– К кому шел, к княгине?
– Нет, – спокойно покачал головой Шибанов. – Князь велел достать из-под печи его послания и передать старцам печорским и государю.
– Чего?! – не поверил воевода.
Васька перекрестился:
– Вот те крест! Сказал, в подпечье сверток в холстину завернутый. Царю Ивану Васильевичу писано.
– А княгиня? – все еще не мог взять в толк Морозов.
– Княгине ничего не велено передавать.
– Врешь! – заключил воевода, но велел слугам спешно посмотреть в подпечье. Пока ходили, он внимательно смотрел на холопа:
– К кому бежал князь?
Шибанов пожал плечами, чего теперь скрывать?
– К королю Сигизмунду, вестимо.
– Значит, заранее готовился?
Ну уж на этот вопрос и ответа ждать глупо, если так ловко бежал, конечно, готовился.
– Эх, князь Андрей, князь Андрей, – тяжело вздохнул воевода. Курбский был его другом, а потому особенно сокрушался о нем воевода Морозов.
Пойманного слугу отправили в Москву. Туда же повезли и найденные письма. Воеводам было даже страшно подумать, какой гнев вызовет у государя и сам побег Курбского, и тем более его письмо.
Про Олену точно забыли. Но забыл воевода, а вот дьяк нет. Он явился в темницу к красавице к вечеру. Та сидела, привалившись к стене, из разбитой губы текла кровь.
– Чего это? – нахмурился дьяк.
Страж развел руками:
– Да кусается стерва!
Углядев, что подол у Олены разорван, дьяк усмехнулся:
– Ты ее оприходовал, что ли?
– Ага, ее оприходуешь! Точно кошка дикая! Ну ее!
– Ничего… А ну позови Тишку, вдвоем подержите.
Олена вскинулась, осознав, что ей грозит. Но как справиться бабе, даже крепкой, с тремя здоровенными мужиками? К утру она забылась тяжким сном, брошенная после измывательств в угол. Снился Олене все тот же Васька, она тянула руки, а в руках дите спеленатое. Но Васька ушел, даже не оглянувшись.
На третий день утром Олену обнаружили в петле, которую та скрутила из оторванного подола. Сколько надо было силы воли и желания удавиться, чтобы повеситься вот так, ведь ноги женщины доставали до пола! Но не вынесла позора и издевательств, подогнула колени, чтобы затянуть петлю потуже…
Дьяк, поморщившись, велел схоронить за крепостными стенами подальше… Тащившие тело Олены стражники вздыхали:
– Какая баба пропала…
Государь с утра был в хорошем настроении. Вчера славно попировали, повеселились, но пил в меру, и голова не трещала. Правда, давило какое-то недоброе предчувствие, но он старательно гнал от себя дурные мысли. Устал от бесконечных дел, хотелось попросту на богомолье, как ездили раньше с Анастасией, хотелось отдыха душе.
– Государь… – Голос ближнего боярина был перепуганным.
– Что? – вскинулся Иван. Вот оно, сердце не обмануло!
– Вести недобрые из Юрьева, государь.
Царь выпрямился, окаменев внутри, и повелел:
– Зови!
Но вошедшего воеводу встретил почти отвернувшись, вроде разглядывал что-то у стола. Тот замялся, не зная, можно ли говорить.
– Говори, – Иван головы не повернул.
– Государь, воевода князь Андрей Михайлович Курбский… – боярин не успел договорить, Иван уже и сам все понял, что же еще, если не побег его старого приятеля, мог так перепугать воеводу? Но царь вида не подал, стоял как стоял, – бежал в Литву!
– Собачьим изменным обычаем преступил крестное целование и ко врагам христианства присоединился?!
Иван Васильевич очень постарался, чтобы плечами удалось пожать презрительно. Эка невидаль – побеги! Сколько их было, сколько еще будет! При деде Иване бежали из Литвы в Московию, теперь бегут обратно к Сигизмунду. Плохо, что это Курбский, ведь почти другом много лет был… Но боярин явно собирался добавить еще что-то. Царь все же повернулся к нему.
Воевода протягивал два свитка.
– Государь, князь в подпечье письма тебе и старцам печорским оставил. Станешь ли смотреть?
– Что? – брови царя изумленно вскинулись. – Как это оставил?
– Его слуга после побега тайно пробрался в Юрьев, чтобы те письма взять, да мы перехватили.
– Где слуга?!
– Привезли в цепях. – Голова боярина склонилась ниже некуда. Понимал, что хоть это чуть оправдает их, иначе за побег Курбского всему Юрьеву не сносить головы!
– Вели привести!
Пока стрельцы тащили из повозки связанного Ваську Шибанова, Иван Васильевич пробежал глазами письмо Курбского. Сказать, что взгляд царя не сулил ничего хорошего, значит, не сказать ничего. Такой ярости и бешенства у него давно не видели! Даже рука, державшая лист, ходила ходуном.
Избитого и связанного Шибанова бросили на пол. Он так и остался лежать. Из раны на плече текла кровь, дыхание вырывалось из горла с хрипом.
Государь смог пересилить свой гнев, и от того, что спрятал его вглубь, становилось еще страшней.
– Где твой хозяин? – Иван намеренно не назвал имя Курбского. Много чести обзывать князем изменника!
Васька прохрипел в ответ:
– В Литве, государь.
– А чего же тебя с собой не взял? Не нужен? – Голос Ивана Васильевича даже стал насмешливым. Это была ухмылка аспида перед своей жертвой. Шибанов хорошо понимал, что ему пришел конец, но оставался
