А в саму Москву по царскому вызову съезжались далеко не самые родовитые, но никак не связанные со Старицкими бояре, дворяне и служилые. Ломая головы над тем, к чему государю такое, везли свои семьи и скарб…
Морозы стояли знатные! Птицы на лету мерзли, деревья по ночам трещали, но и снег выпал вовремя, укрыл все белым покрывалом, спрятал землю-матушку от жгучих холодов. Люди старались зря из тепла не выходить, но как не пойдешь, коли скотина есть и пить требует, если на торг идти надо, если другие дела зовут?
Все одно немало обмороженных оказалось в ту зиму…
Ко дворцу с легким прискоком мчался служка Успенского собора. Хотя под рясу одета меховая скуфейка, на ногах валенки, но уши все равно мерзли, потому и спешил бедолага, на бегу растирая их озябшими руками. Он зажал под мышкой толстую книгу в богатом переплете, спрятав ладонь левой руки за пазухой, а правой тер ухо. Когда правое ухо покраснело, служка решил потереть и левое, но не удержал тяжелый фолиант, и тот скользнул на снег. Воровато оглядевшись, служка убедился, что никто из важных персон такой крамолы не видел, любопытные мальчишки да пара нищих, что устало брели вдоль улицы, не в счет.
Он нес книгу государю, тот чтение любит…
Вдруг служка замер, забыв о холоде и своем отмороженном ухе. Застыть его заставило большое скопление подвод перед царским дворцом. К чему в Кремле подводы? Словно государь куда уезжать собирается… Служка вспомнил, что Иван Васильевич был к заутренней, постоял, помолился, а потом вдруг велел собрать всю утварь да снять иконы, какие ценные, и снести к нему. Для чего сие – не сказал. Унесли и книги соборные тоже, одна вот осталась случайно, велено и ее принести во дворец.
В спину кто-то толкнул:
– Чего встал, рот раззявив?!
Не слишком вежливое обращение вернуло мысли служки на место, он посторонился, пропуская несущих большой сундук холопов, и засеменил дальше.
И все же в Кремле творилось что-то необычное – огромное количество подвод и возков загружались всякой всячиной, начиная от сундуков, окованных железом, и до тюков, видно, с мягкой рухлядью. «Точно переезжает государь, – подумал служка. – Только вот куда? И к чему ему церковная утварь? Неужто для нового храма какого?»
Книгу едва успел протянуть дьяку, что распоряжался погрузкой, тот выхватил толстенный фолиант, кивнул и сразу протянул рослому холопу в распахнутом зипуне:
– Тимошка, добавь в шестую подводу!
Тимошка замер, видно, пытаясь сосчитать, где она, шестая. Дьяк зло ткнул холопа в спину тяжеленной палкой, на которую опирался:
– Где гнедая запряжена! Семен возница!
– А-а-а, – протянул Тимошка и неспешно потопал к подводе с гнедой лошадью.
И как ему не холодно? – поежился от одного вида холопа служка и тут же получил посохом дьяка по собственной спине:
– Чего встал?
Служке поспешить бы прочь, но любопытство пересилило:
– А чего это? Уезжает куда царь-батюшка?
Дьяк, то и дело шмыгавший уже побелевшим от мороза носом, разозлился окончательно:
– А оно твое дело?! Пшел вон отседова, ротозей проклятый!
Служка припустил восвояси, и впрямь, чего лезет не в свои дела? Но любопытство не отпускало, отойдя подальше от посоха дьяка, все же оглянулся и постоял, пытаясь понять цель таких сборов. Окончательно замерзнув, решил одно – государь уезжает, а куда – и правда не его дело. С тем и отправился в собор, где получил нагоняй от своего дьякона за долгое отсутствие.
Повинившись, он все же сообщил об огромном количестве подвод, возков и саней в Кремле. Дьякон нахмурился:
– Со вчерашнего вечера собираются. Москва полна бояр и дворян, какие с семьями государем вызваны. К чему – никто не ведает.
– Уезжает он! – твердо заявил служка.
Глаза дьякона стали насмешливыми:
– Это Иван Васильевич тебе сказал?
– Чего это? – перепугался служка такому предположению. – Не-е, только по всему видно, что сборы те в дорогу…
– Экой ты дурной! – возмутился дьякон. – Конечно, в дорогу, не в пруду же топить станет государь все добро! Только вот куда и почему?
Сказал и тут же затих, оглядываясь, всем ведомо, что ныне лучше язык лишний раз не распускать.
По Москве пополз нехороший слух об отречении государя от венца своего! Тревожные вести передавались шепотом от одного к другому. Как это, царь отречется?! Такого Москва не видывала! И кто?! Москвичи еще не забыли, как стоял перед ними молодой государь такой же зимой без шапки, кланялся, прощения просил за самовольство и бояр корил, что власти ему не дают. Загудела столица: выходит, так и не дали государю-батюшке власти проклятые вражины?! Не может из-за их предательства с врагами справиться?
Все решилось в воскресенье 3 декабря. С утра мороз сильно спал, даже потянуло теплом. Снег чуть просел, стал рыхлым и тяжелым. Отстояв обедню в Успенском соборе, Иван Васильевич после литургии подошел за благословением к митрополиту Афанасию. У митрополита язык чесался спросить, к чему стоят несколько тысяч груженых подвод на дворе и готовые сани для многих людей, но государь не дал спросить. Допустил к своей руке бояр и вдруг принялся… прощаться! Ошеломленные люди были даже не в силах поинтересоваться, куда же едет государь? Всех взяла оторопь.
Царский поезд из огромного числа возов и саней отъезжал из Москвы чуть ли ни в полной тишине. Были слышны только голоса возниц и охраны. Государь отправлялся в сторону Коломенского. «Почему туда?» – гадали молчавшие москвичи.
Иван Васильевич ехал непривычно для себя – тоже в санях, а не верхом. В следующих санях сидели царица и двое его сыновей. В возах из столицы уезжали не только люди, на них была и казна государства, но сейчас о том думалось меньше всего.
Царица Мария сидела, вжавшись в стенку саней, почти до бровей укрывшись меховой накидкой. Царевичи с любопытством оглядывались вокруг. А государь сидел молча, стиснув зубы так, что выступили скулы, и глядя прямо перед собой. В голове билась одна мысль: остановят или нет?
Остановят?..
Почему они не останавливают и даже не спрашивают, куда он едет?!
Рады?!
Ему, Богом данному государю, позволяют вот так уехать, не противясь?!
Должны были под полозья саней бросаться! За полы шубы хватать, на коленях умолять не покидать их!
Не остановили, дали уехать!
НЕ ОСТАНОВИЛИ!!!
ЕГО не остановили!!!
Никто не подозревал об ужасе, испытанном Иваном Васильевичем в те минуты. Он увозил казну, увозил всю московскую святость – иконы, церковную утварь, грузил все на виду у Москвы, потом торжественно обходил храмы и монастыри, со всеми прощался, но никто не спросил, почему он уезжает, никто не попытался остановить, никто даже толком не спросил, куда это он?! Ни священники, ни бояре, даже народ московский… Точно не государь покидает Москву, а простой купец. Иван усмехнулся, небось послы литовские уезжали, и то зевак больше было!
Билась злая мысль: «И пусть! И ладно, если не нужен, то пусть сами попробуют! Отрекусь! Совсем отрекусь!»
К царским саням подъехал Алексей Басманов, направлявший движение:
– Государь, куда сворачивать? Куда едем?
