Подождал и через два года напал на торков и берендеев – русских данников. Правда, на следующее лето воеводы киевского князя тот полон отбили, но Боняк сговорился с Шаруканом, чтоб в это лето снова на Русь идти.
Много собралось половцев, так много, сколько русские давно не видели. Подошли, встали у Лубна. Можно бы привычно пограбить да уйти, но и Шарукан, и Боняк стары уже, понимали, что вышло их время, а потому решили выманить русских и в одном бою побить, чтобы после можно было несколько лет безнаказанно, не боясь никого, их земли грабить и дань брать. Потому до самого августа, когда трава в степи жухнуть начала, стояли, ждали.
Дождались, донесли Боняку, что русские рати в Переяславле снова собираются.
С этим сообщением к хану пришел Алтунопа.
– Может, не дожидаться, когда все подойдут, сейчас побить, а остальных на подходе?
Хан поскреб через вырез богатого халата волосатую грудь, вздохнул:
– Нет, ждать будем. Пусть все идут. Всех сразу побьем, не надо будет бегать по лесам, вылавливая.
– А если их много придет?
– Сколько – много? А если и много, пока они Сулу перейдут и к бою изготовятся, мы не только кумыс попить успеем, но и с женами поспать…
Щеки Боняка колыхались от смеха, в горле что-то булькало… Алтунопа сокрушенно покачал головой:
– Они побили многих ханов Степи…
– Все потому, что глупы были твои ханы! Киевский князь в своем городе остался, а переяславльский что может? Только ко мне в плен попасть! Иди. Надо за округой внимательно следить, как только на том берегу Сулы покажутся, сообщишь, будем готовиться. Сегодня подойдут, завтра переправляться начнут, мы и будем бить при переправе. Мы хорошо стоим, выгодно. Как они половецких ханов побили, так мы их ныне побьем.
– За ханов мстить будешь?
– За ханов?! – расхохотался Боняк. – И не подумаю! Добычу возьму и данников, а за глупцов мстят только такие же глупцы.
Не до долгой грусти по почившей жене Мономаху, Русь не терпела, беда на пороге. И все же он позвал к себе младших сыновей. Они стояли такие одинаковые и непохожие одновременно, сироты теперь. Гюрги вроде даже князь Ростово-Суздальский, пора его в свои земли отправлять, да только как это сделать? В Суздале и вече сильно, и бояре таковы, что палец в рот не клади, всей руки лишиться можно.
Мономах вздохнул: а делать это придется, не то взбрыкнут, как новгородцы, можно и без удела остаться. А младшего как? Нет, Андрея нужно пока при себе держать, мал еще. По чести, так и Гюрги слишком молод, но выбора не было. Как и в том, что делать ныне. Только спешно собирать братьев и старших сыновей и идти на Боняка. Слышно, с ханом вместе Шарукан решил силу показать, чтоб не забыли.
И еще одна мысль у Владимира Мономаха появилась, но высказывать ее пока не стал. Половецких ханов сколько ни бей, у них, как у змея лютого, по две головы вместо одной вырастают. Пользуются и всегда будут пользоваться, что русские князья врозь, и нападать тоже будут. Святополк через себя переступил и на Тугоркановой дочери женился. Как самому сильному половцу супротив собственного дитя идти? Но степнякам законы не писаны, в тот год, как Гюрги родился, Тугоркан на Киев пришел и на Переяславль. Боняк в мае в Берестовом княжой дом пожег, Куря вокруг Переяславля все попалил, а потом и Тугоркан подступил. Смогли Мономах со Святополком одолеть половцев, и Тугоркана убили, пришлось Святополку тестя своего хоронить.
А сколько раз после того Боняк окрестности Киева разорял, монастырь печерский жег? Что ни весна да лето, то набег. Скоро опустеют земли киевские да переяславльские. А Олег, видно, за черниговские откупается, потому и в походы против половцев вместе с остальными ходить не желает.
Но ныне и Олег, укоряемый дружиной да черниговцами, тоже пришел.
Интересно, просто деньгами откупается или обещает что? Переяславльские земли к Степи ближние, им первым достается от нападений. Вот и задумался Мономах о том, что и самому бы пора с половецкими ханами родниться, да так, чтоб этим родством посреди них раздор посеять. Только как и с кем? Тут ошибиться нельзя…
Сам он уже ошибся, женился на половчанке, сыновей добрых родила, да только отец ее слабым оказался, погиб и пользы от той женитьбы… только вон двое сыновей, что перед отцом стояли.
Ничего пока сыновьям не сказал отец, только посетовал на материнскую смерть да про поход скорый упомянул, мол, доля княжья такая: одной рукой слезу вытирай, а другой меч из ножен тяни. Что поделать?
Гюрги отец с собой в поход взял, пора уж, пусть привыкает к седлу не только на охоте, но и в сечи, хотя очень надеялся, что крепко биться не придется. Андрей брату завидовал до слез, но он был слишком мал, чтобы и себе на сечу ехать. Княжичей с семи лет от мамок в дружину забирали, чтобы ратному делу учились, и грамоте обучать тогда же начинали. Совсем стало обидно пятилетнему малышу.
Дружины собрались в Переяславль быстро, даже Олег Святославич пришел из Чернигова непоследним. Они о чем-то долго говорили с Владимиром Мономахом, о чем, не знал никто, только заметно стало, что согласия достигли, а ведь раньше были точно кошка с собакой. Гюрги не знал, что речь шла в том числе и о нем, юному князю не до того, он впервые шел в настоящий поход.
Подпругу да стремена у коня проверял так, словно тотчас в седло, хотя выступать решено через несколько дней. Андрей крутился рядом, больше мешая, чем помогая. Хотелось его прогнать, но, глянув на брата, Гюрги вдруг отчетливо услышал материнский последний наказ: «Двое вас осталось… поддерживайте друг дружку…» – и стало даже стыдно, об Андрее он чуть не забыл. Решение пришло неожиданно, потянул за собой подальше от всех.
– Мы с тобой два брата, помнишь, как матушка говорила, что остальные братья – не подмога.
Андрей только кивнул, не понимая, чего ожидать от такого начала.
– Мы должны быть всегда вместе…
– Меня не беру-ут…
– Я не о том! Давай клятву друг дружке принесем, что помогать будем, что едины будем.
– Давай!
Они поклялись, что будут едины во всем, о помощи и поддержке, о том, что всем другим станут предпочитать верность друг дружке.
Андрей станет со временем достаточно спокойным и даже бесцветным князем, получив прозвище Добрый (зря такое не дадут), а Гюрги… сколько раз русские князья клялись и кресты целовали, а потом свои клятвы нарушали! И Юрий Долгорукий тоже. Но брата Андрея никогда не предавал и по возможности защищал, хотя возможностей таких просто не было, судьба (или отцовская воля) развела их надолго по разным сторонам большой Руси. Но тогда в Переяславле они еще были вместе, хотя один собирался на рать, а второй пока пережидал дома.
Лето явно шло на убыль, все же август. Золотисто отсвечивали поля, а в степи, напротив, зрелые метелки ковыля стали серебряными.
Но всадникам не до того, вышли быстро и шли также, прекрасно понимая, что разведка половцев уже углядела движение русской рати и ханы готовятся. Теперь дело в скорости и неожиданном нападении. К берегу Сулы подошли к вечеру в шестом часу. Тут и встать бы на ночевку, но Мономах вдруг потребовал переправляться немедля и атаковать тоже:
– Ноне они нас как раз и не ждут, тоже думают, что мы ночевать встанем.
Мало того, он приказал и другое: шуметь как можно больше, чтоб казалось, что рать велика.
Все удалось, не ожидавшие срочной переправы половцы, к тому же сбитые с толку поднятым русскими ором и шумом, удирали, кто как мог – кто успел разрезать путы у стреноженных коней, тот скакал, но много было и таких, кто бежали пешими.
Гюрги было велено в первых рядах не лезть, но и в последних не держаться. Легко сказать, когда ты далеко от битвы, но когда все с гиканьем и воплями бросились в воду Сулы, князь забыл все отцовские наставления и пришпорил своего коня так, словно намеревался обогнать рать и побить половцев в
