Княгиня орала благим матом, а рядом, не понимая, в чем дело, кричали младшие дети. Кучка грязно выругался непонятно на кого и с перекошенным лицом бросился прочь. Никто не рискнул его догонять, когда хозяин сердился, остальным лучше попрятаться.
Степан ушел на берег Московы, долго стоял, пытаясь хоть как-то успокоиться и понять, что делать дальше. Выход видел теперь один: пока не вернулся из Смоленска Юрий Владимирович, надо бежать. Прихватить детей и злата побольше и бежать. С тоской огляделся вокруг на свои поля, заливные луга, где шел второй уже укос, так хорошо встала в этом году трава. Невольно посчитал копны сена на другом берегу, приметил, что ближнюю полоску ржи сжали чисто.
Все вокруг было его, поставлено его волей, его разумом, его тщанием. Если бы не его отец, не он сам, разве был бы здесь такой городок, такие поля, переправа на Москове, огороды вон за Неглинной… здесь ничего бы не было, сплошной лес, ну, может, кое-где распаханные поля, но не так, как ныне!
И это все бросить? Оставить только потому, что сглупил, послушал свата, метнулся в сторону? Брала невыносимая досада на себя, на свата, на жену, на всю такую нелепую жизнь, заставляющую сначала совершать дурные поступки, а потом за них жестоко расплачиваться. Тоска захлестнула душу.
Но тоскуй не тоскуй, а уезжать срочно придется, князь не простит связи с его врагом после того, как открыл душу. Кучка усмехнулся: а сам он простил бы? Тоже нет. Начал понемногу успокаиваться, чем дольше и спокойней размышлял, тем явственней становилось понимание, что нужно не бежать, а просто покаяться, объяснить, повинную голову меч не сечет, простит его князь, не так много у Юрия Владимировича ныне верных людей. Снова усмехнулся: а он верный, выходит? Если такие верные, то никаких врагов не нужно. Еще раз обругал себя за бездумное следование чужим советам.
Но от этого ничего не изменилось, а день клонился к закату, пора было возвращаться, не сидеть же и ночь на берегу. Понимал, что в доме никто ни о чем не спросит, не рискнут. Что жену придется выпустить, но и ей ничего объяснять не собирался. Оставалось придумать, как оправдываться перед князем.
Ладно, утро вечера мудренее, может, что ночью в голову придет…
Он шел к своему двору и уже точно знал, что никуда бежать не станет, что ему слишком дороги вот этот терем, этот двор, все его хозяйство, его владения, вложенные труд, мысли и даже душа. Уже утвердился в намерении преклонить голову перед Юрием Владимировичем и просить пощады, только чтоб оставил жить вот тут, оставил за ним Кучково.
Дойти до двора не успел, увидел бегущего от околицы со стороны моста Игната:
– Князь едет!
Кучка был готов виниться, но не готов делать это немедленно. Ноги сами понесли его прочь от двора и дома. Но почти все на виду, даже спрятаться негде, и все же он ловко нырнул в густые заросли орешника на краю двора, выходившие прямо на берег реки. Мелькнула мысль: если придется, то можно и вплавь. Куда вплавь и почему придется, не подумал.
Нет, в Кучкове их никто не встречал, хотя боярин явно знал о подходе князя с дружиной. Наоборот, испуганно засуетились. У Юрия на лице заходили желваки, он с каждой минутой злился все сильнее, сбывались худшие опасения.
Кучково окружили сразу, хорошо что у самих кучковцев хватило ума не сопротивляться, все же князь. Полки Ивана Юрьевича встали так, что ни бежать из городка, ни даже просто выйти невозможно.
Сам Юрий Владимирович сразу проехал на боярский двор. Там суетились, побросав привычные дела, челядники. Хозяина не видно и для кучковцев это было странно, потому как если Степан Иванович в Кучкове, то уж непременно встретил бы гостя, да еще и такого.
Только никто не сомневался, что князь приехал не гостем, слишком грозен и даже страшен был его лик. Таким злым Юрия Владимировича видели редко, даже когда сильно на кого гневался, быстро отходил, уже через час-другой от ярости не оставалось и следа, а тут…
На крыльцо выскочил ключник, низко согнулся, приветствуя князя, крикнул в сени, чтобы стол готовили. Юрий слетел с коня, зло бросил подскочившему тиуну:
– Где боярин?!
Тот слишком явно растерялся:
– Так… где Степан Иванович, не ведаю, ушел куда-то…
– Ушел, говоришь? – У князя даже желваки ходуном заходили от злости. – Не ведаешь? А вот мы тебя сейчас вздернем за руки на суку, может, память вернется?
Тиун упал в ноги:
– Не вели казнить, Юрий Владимирович, не ведаю, где Степан Иванович, вот те крест, не ведаю. Зол был, когда уходил, потому не сказал куда, а спрашивать нельзя…
– Уходил или уезжал?
– Ушел, пешим ушел.
– Давно?
– Давненько…
– А боярыня? Тоже пешей ушла? Пошто не встречает?
Не то чтобы князь начал успокаиваться, он просто понял, что Степана Кучку успели предупредить, значит, и среди своих есть предатели, и это было теперь важнее, чем поймать самого боярина. То, что ни за что не даст грамоту на земли, знал точно. Упади вот сейчас Кучка в ноги, повинись, как ни зол, а поверил бы, простил, но боярин бежал, чем подтвердил свою вину и злую волю. Рука Юрия невольно сжалась в кулак: убью!
– Дак… она…
– Что? Недужна? В Ростов уехала?
– Нет… в порубе…
– Где?!
– В порубе она, Степан Иванович, перед тем как уйти, посадить велел.
Юрий уже поднялся на крыльцо, но в дом входить не стал, остановился, оглядывая двор. Что-то здесь произошло перед самым его приездом, слишком перепугана челядь, заметно, что боялись не только дружину князя. Видно, сам Кучка что-то сотворил перед уходом.
Видя, что князь собирается задержаться на крыльце, ключник ловко подсунул ему большое кресло. Юрий оглянулся искоса, грузно опустился, кресло жалобно скрипнуло под крупным телом.
– А дети где?
– Там… – неопределенно мотнул головой тиун.
– Собери всех сюда.
– А… боярыню?
– И боярыню тоже приведи.
Пока по дому и двору собирали сыновей Кучки и челядь, пока из поруба освобождали Кучковну, и та хоть чуть приводила себя в порядок, поправляя одежду, князь сидел на крыльце, наблюдая и размышляя. Вот уже встали толпой ближние, опасливо оглядываясь друг на дружку и на княжьих людей, заполонивших весь двор. Вот пришли сыновья Кучки, тоже робко жались в сторонке, снова согнулся почти до земли тиун, мельтешил ключник. Не было только боярыни и ее падчерицы, это не считая самого Кучки.
И вдруг мимо сидевшего князя в сени попыталась проскользнуть какая-то совсем юная девушка, по виду так не сенная девка. Юрий загородил оставшийся узкий проход рукой:
– Куда?!
– Я матушке плат принесу, негоже боярыне выходить простоволосой…
Юрий глянул внимательней, дочка Кучкова, и не признал сразу!
– Стой. Где матушка? – Почему-то подумалось, хорошо, что падчерица мачеху матушкой зовет.
– В порубе она. Отец посадил.
– За что?
– Не ведаю.
Князь чуть подумал, согласно кивнул:
– Иди.
Боярышня метнулась в дом, потом – с крыльца куда-то в дальний угол двора, видно, поруб там.
Князь ждал. В том, что Кучка писал это злосчастное письмо, теперь сомнений не было, что отправлял – тоже, иначе с чего так пугаться? Но почему виниться не желает, неужто и впрямь на устах мед, а в душе яд?
