– Что?! Ты с кем разговариваешь? За всю жизнь пальцем не тронул, так, может, зря? Может, нужно было отходить тебя плетью, чтобы дурь в голову не лезла? Замуж она не пойдет! А плети не хочешь?!
Плеть действительно развернулась, подготовленная к экзекуции.
Меня плетью?! Так, мое терпение кончилось, придется вспоминать свои московские навыки единоборств. Собственно, подумать мне ничего не удалось, нога сама поднялась и… выбила плеть из руки отца. В следующую секунду я узнала, что все мои достижения обладательницы коричневого пояса (может, я плохо училась?) ничего не стоят против силы и умений старого дружинника, потому как оказалась со скрученными руками лицом вниз на лавке, а по спине все же прошлась та самая плетка (когда поднять-то успел?)!
Я сжалась, пусть нет возможности отбиться или защититься, но слез моих он не увидит! Плеть трижды прошлась по спине, но я стоически не издала ни звука, только губу закусила до крови и кулаки сжала так, что ногти, пусть и короткие, в ладони до красных следов впились.
Сзади от двери раздался крик Анеи:
– Не смей! Федор, не смей!
Видно, от напряжения я вроде даже впала в бессознательное состояние. Очнулась в своей горнице, но Лушки на второй лавке не было. Понятно, нас с сестрицей развели по разным углам, чтобы не сбежали в Америку или вообще в Антарктиду. После обиды, нанесенной отцом, я готова была пешком уйти жаловаться в Комиссию по правам человека. Была забыта сама причина несостоявшегося похода, забыты Рязань и Батыево нашествие, забылась даже ночь с волками, осталась только горечь из-за расправы. У меня впервые в сознательном возрасте был отец, и он избил меня! Я знала, что скажу ему, когда встану:
– У меня больше нет отца!
И пусть убивает.
Не пришлось.
– Ну, а теперь рассказывай.
– Чего рассказывать?
Тетка смазывала мою многострадальную спину какой-то мазью и вела допрос. Хорошо, что я не видела ее глаз, но и голоса тоже хватало.
– Зачем в Рязань понадобилось?
Я замялась, не зная как врать, мы же с Лушкой не сообразили договориться на такой вот случай. А Анея вдруг усмехнулась:
– Не к Андрею же Юрьевичу ты спешно отправилась?
Я схватилась за нечаянную идею:
– К нему!
– Да ну? К Андрею тебя, голуба моя, с почетом и в нарядах отвезли бы, а не вот так – поротой.
Ловкие руки тетки уже сделали свое дело, она приложила какую-то тряпицу на спину, укутала одеялом и присела рядом.
– Настя, что ты такое про Рязань знаешь, что решилась бежать, чтобы там сказать?
– Только то, что отцу говорила: татары зимой придут.
– Степняки всякий год ходят, правда, не зимой – весной, но этого мало. Ты знаешь что-то серьезное и страшное… Ладно, не можешь, не говори. Ответь только одно: это действительно серьезно?
– Да.
У меня мелькнула мысль все рассказать Анее, но пока я думала, с чего начать (нельзя же просто заявить, мол, я из далекого будущего, сюда затесалась случайно и не по своей воле, верить прошу на слово), тетка поднялась и, задумчиво добавив: «Я отвезу тебя в Рязань», вышла вон.
Вот это да! Я столько времени чуть ли ни про состав Батыева войска рассказывала отцу, правда, не называя ни сроков, ни городов, просто описывала организацию татарских туменов и их законы, а надо было всего-навсего сказать Анее, что мне очень, ну просто очень нужно в Рязань. Странная у меня тетка, что и говорить…
Я вдруг попыталась понять, сколько же ей лет. Получалось… лет тридцать, не больше. Вот это да, мы же ровесницы! Может, нутром чувствуя это, она и разговаривала со мной почти как с равной, особенно в последнее время? Во всяком случае, совсем не так, как с Лушкой, и дело здесь не в том, что Лушка дочь, а я племянница, она и с отцом держится чуть иначе… Я давно подозревала, что у Анеи все разложены по значимости, причем не из-за положения, а именно человеческой. В таком случае мне стоило гордиться, потому что я стояла довольно высоко.
Некоторое время я лежала, размышляя, что скажу, если действительно попаду в Рязань. Услышав, как кто-то тихонько приоткрывает дверь, сделала вид, что сплю. Дверь так же осторожно закрылась, но разговор из той комнаты был слышен и оказался весьма интересным. Говорили Анея и отец.
Я прислушалась.
– Федор, я с девками, как только очухаются, в Рязань еду.
– Чего?! Совсем ополоумели?
– Сказано: еду!
Анея не привыкла, чтобы ей возражали, даже брат, пусть он и воевода.
– Ну эти дурищи с ума посходили, ты-то что?!
Было явно слышно, что в отце борются желание настоять на своем и готовность уступить. Я уже прекрасно понимала, кто победит.
– Надо ехать, – уже примирительно вздохнула Анея. – А вдруг Настька правду говорит? Надо Рязань предупредить.
– Кто тебе или ей поверит? Испокон веков такого не бывало, чтоб степняки дуром зимой перли. Только людей насмешите.
Отец сдавался медленно и неохотно. Анея, видно, просто смотрела на него своим строгим взглядом и молчала. Это очень эффективное средство, она позволит выговориться, а когда отец изложит все доводы против и у него больше не останется чем возразить, Анея выдаст свой последний «за», который перевесит все отцовские доводы разом.
– Да и кого предупреждать? Рязанцев, от которых столько бед видели?
И тут тетка поторопилась, она отреагировала:
– Кто это беды видел, не ты ли?
– Пусть не я, но мы же черниговские.
– Русские мы, Федор, понимаешь, русские, а уж черниговские или рязанские, то дело второе, если не десятое! И бабы с детишками, которые погибнуть могут, в Рязани такие же, как в Чернигове и Козельске.
Отец уже сдался.
– Может, вместо вас кого толкового послать, чтоб князю все и передали?
– Что? Что у тебя дочь стала беды предвидеть? Юрий Всеволодович слушать станет? Нет, самой надо, мне самой…
– А если?..
– Справлюсь!
Я не успела подумать, о чем это они, как Анея вдруг поинтересовалась:
– Прощенья у дочери попросить не хочешь?
Отец взъярился:
– Чего это?! Что плетью отходил, так за дело!
– Ну ладно, потом.
– Чего потом, чего потом?
Чем закончился разговор, я уже не слышала, Анея, видно, вышла, за ней отправился и отец. Вот ведь женщина, воевода перед ней по струнке ходит! И не потому что брат, а потому что внутреннюю силу чувствует.
Итак, мы едем в Рязань, правда, когда у меня заживет спина, а у Лушки пройдет нога и спадет жар (все же сказалось купание в холодной воде).
Через день я встала, рубашка уже не раздражала ранки на спине, и оказалось, что самое трудное теперь – встретиться с отцом. Когда он меня побил, в запале я готова была сказать, что больше не имею
