– Андрей, держи ее рядом с собой, хоть привяжи, но держи. Я тебе потом скажу, – с этими словами Вятич метнулся в сторону Евпатия Коловрата, который уже выстраивал своих для последнего боя.
– Уходи, Андрей! Уводи своих!
– А ну пошли! – Похоже, мой жених и правда был готов привязать меня к своей руке.
– Вятич…
– Я догоню! Езжайте!
Откуда взялся этот татарин? То ли от своих отстал, то ли по нужде в кусты затесался, но от неожиданности он схватился за меч. Реакция у мерзавца была великолепной, меня спасла только моя собственная реакция, иначе голова бы оказалась отдельно от туловища. И все же меч полоснул по щеке, лицо и шею залила кровь. В следующий миг татарин уже рухнул, зарубленный Андреем.
– Верно Вятич сказал, что тебя стеречь надо… Дай щеку посмотрю.
– Не надо.
– Иди сюда!
Андрей хорош, не будь мое сердце безвозвратно отдано князю Роману, ей-богу, влюбилась бы. В кого? В собственного жениха. И вдруг я осознала, что у меня располосовано лицо! В первые мгновения не почувствовала даже боли, зато теперь стало страшно – лицо, шею, плечо заливала кровь, а при попытке прикоснуться к ране рукой боль стала невыносимой.
– Убери руку.
Андрей что-то быстро делал с моей щекой, достав из своей седельной сумки тряпицу, а я старалась не грохнуться в обморок.
– Все, вот так до привала дотерпишь, только руками не трогай и старайся не задевать. Сможешь ехать или за спину посадить?
Вот еще!
– Смогу.
Мы потеряли очень много времени и могли бы не уйти, но татарская разведка натолкнулась на такой отпор оставшихся с Коловратом дружинников, что поспешила обратно сообщать своим, что страшные урусы нашлись.
Вятич действительно догнал нас. Тысяча Андрея уходила в сторону Козельска рысью, хотя в этой тысяче и половины ее не осталось. По виду сотника можно было понять, что случилось, но я зачем-то спросила:
– Погибли?
– Как окружили, я уехал. Больше помочь нечем.
У меня бессильно сжались кулаки, прошлое никак не желало меняться, и никакие усилия, ни мои, ни Анеи, ни Вятича не помогали! Вдруг мелькнула мысль, что если бы не Анеин оберег, Евпатия бы убили гораздо раньше, и не пришлось бы стаскивать против горстки храбрецов камнеметные машины, а Батыю разворачивать все войско и задерживаться, Коломна не успела бы подготовиться… Значит, все-таки можно изменить в этом прошлом хоть что-то? Вернее, я живу в том будущем, которое результат изменившегося прошлого?
Но стоило задуматься над этим, как стало совсем худо. Значит, что бы я ни делала, все равно будут сожженная Москва, погибший Владимир, уничтоженный Торжок, рухнувшая Десятинная в Киеве… сотни городов и городков, испоганенных Батыем? И Козельск тоже будет? И голова князя Романа, принесенная Батыю как доказательство его гибели?
Накатившее чувство трудно описать, такой смеси отчаяния, тоски, сумасшедшей злости и ненависти я не испытывала никогда. Кажется, зарычала. Вятич положил руку на мою руку:
– Настя…
– Ты не понимаешь, я же знаю, что будет!
– Я знаю, что ты знаешь.
Господи, конечно, он же сын Ворона, небось, умеет читать мысли.
– Изменить можно?
– Не все, но можно. Для этого ты поедешь в Козельск и все расскажешь, чтобы мы могли понять, что можно изменить.
– Козельск нужно спасти.
В ответ только кивок.
Вятич отъехал вперед к Андрею и что-то стал говорить, показывая плетью вперед. Тот кивал.
Немного погодя, въехав в большой лес, мы встали.
Во время короткого привала Вятич прежде всего взялся за мою рану. Конечно, было больно, так больно, что не передать словами, но сотник только прикрикнул:
– Сцепи зубы и молчи!
Я бы и без его замечания не проронила ни звука, а теперь тем более. Слезы брызнули из глаз, как только он осторожно отделил тряпицу от моей подсохшей раны. Но Вятич знал свое дело, немного погодя к ней была приложена какая-то распаренная масса и стало много легче.
– Настя, только не усни, нам рассиживаться нельзя. Давай, за спину посажу и привяжу, чтобы не свалилась.
Еще один желающий покатать за спиной. Я упрямо помотала головой:
– Сама доберусь. Только езжай сзади, чтобы видеть, что я не упала…
Усмешки не получилось, при малейшем движении губами становилось больно располосованной щеке.
Вечером, когда устроились на ночевку, к нашему костерку снова подсел Андрей, внимательно посмотрел мне в лицо:
– Как ты?
– Нормально.
– Что?
Вот черт, когда я научусь не использовать слова, которые здесь не воспринимают так же, как мы в двадцать первом веке?
– Все хорошо.
– Кто ты?
Вятич смотрел на меня настороженно, а я мысленно махнула рукой: чего уж тут скрывать, половину-то правды Андрей может знать?
– Сначала скажи, тебе нравится Луша?
– Кто? – подозрительно прищурил глаза Андрей.
– Дочь Анеи Евсеевны?
– Ну…
– А без ну?
– Нравится!
– Женишься?
Боярин явно смутился такому наскоку, пожал плечами:
– До того ли?
– А если бы было до того, женился?
Вятич старательно прятал улыбку.
– Женился! – Глаза моего жениха смотрели почти с вызовом. Я тоже с трудом сдержала улыбку, но не потому, что хотела ее спрятать, а потому, что было больно.
– Значит, женишься. Я Настя, дочь Федора Евсеевича.
– Ты?!
Понятно, Андрей уже что-то подозревал, но не то, что везет собственную невесту.
– Я, Андрей Юрьевич. И я не хочу, чтобы ты женился на мне, а хочу, чтобы взял в жены мою сестру Лушку.
Глаза Вятича откровенно смеялись.
– Что, Андрей Юрьевич, верно я твердил, что строптива твоя невеста?
Андрей крякнул:
