невозможно, но и пустить тоже… Бату сделал жест кебтеулу, и тот, подтянув тело убитого Субедея к стене, быстро накрыл его ковром и встал рядом. Хан кивнул, показывая, что кебтеул все сделал верно.
Так и есть, к шатру подошел Гуюк, предупрежденный доносчиком о том, что Субедей уже у Бату-хана. Не пустить царевича кебтеулы у входа не могли, ведь Бату не запрещал этого. Гуюк-хан шагнул внутрь, старательно переступая порог и наклоняясь, чтобы не задеть головой верх. После солнечного дня внутри казалось темно, несмотря на горевшие светильники. Бату сидел перед столиком с едой, старательно обгрызая мясо с кости. Ближе к углу, у стены, стоял кебтеул. И все, никакого Субедей-багатура в шатре не было. Позади хана согнулся в готовности услужить раб.
Бату медленно поднял глаза на вошедшего царевича:
– Я тебя звал?
– Где Субедей?
– Я тебя звал?! – повторил хан, отшвыривая кость в сторону.
Гуюк смутился, он готов был разорвать обманувшего его доносчика своими руками, опустив голову, царевич уже сделал шаг назад, готовый почти уползти прочь, и тут ему на глаза попалось нечто, заставившее замереть. На ковре валялась черная жемчужина! Гуюк вскинул глаза и встретился с таким жестким взглядом Бату, что обомлел окончательно. Мгновенно осознав опасность для себя лично, царевич согнулся снова:
– Не звал, хан. Прости, что потревожил твой покой.
Делал шаг назад и гадал, успеет ли добраться до своего собственного шатра. Остановил его голос хана:
– Что ты хотел спросить?
И снова встретились две пары узких глаз, и пересеклись взгляды, словно два клинка. Бедолаге кебтеулу, стоявшему на страже убитого Субедея, показалось, что в стороны даже полетели искры. Нет, недаром Субедей столько лет учил своего воспитанника, Бату-хан оказался сильнее, Гуюк опустил глаза, пробормотав:
– Хотел спросить, куда идти дальше, хан…
– Придет время, скажу. Иди.
Стоило Гуюку перешагнуть порог, как кебтеул по знаку Бату-хана потащил бездыханное тело Субедея подальше за занавес. Он прекрасно понимал, чем рискует сам, едва ли хан оставит его в живых, но кебтеул настолько привык, что его жизнь без остатка принадлежит джихангиру, даже мысли не мелькнуло бежать.
С того дня Субедей-багатур словно пропал, от его имени отдавались приказы, в кибитке кто-то ехал, но сам полководец не появлялся. Ходили нехорошие слухи, что он казнен, но кто посмел бы говорить вслух? Даже те, кто что-то подозревал, стойко молчали. Ближе всех к багатуру теперь был бывший кебтеул самого Бату-хана, которому хан явно благоволил. В конце концов решили, что багатур слишком тяжело перенес поражение в Козелле-секе и теперь болен.
Бату не стал дожидаться прибытия Кадана и Бури, повелев им уходить в степь самим. В степь было пора всем, но сам хан выехал в Козелле-секе посмотреть, что там. И без объяснений хан понимал, что взять эту крепость невозможно, особенно тогда, когда разлились реки. Но позволить сжечь в ней столько воинов…
Он сидел на коне, глядя на обгорелые останки крепости на холме на той стороне реки. Сейчас были построены мост и переправа, но хан не торопился к городу, погубившему не только множество воинов, но и его наставника, багатура, не проигравшего до проклятого Козелле-секе ни единого сражения. Они взяли просто немыслимую цену за свой город, причем сами заплатив не так уж много. И дело не в отсутствии добычи, не в том, что урусы снова сожгли свой город, а в том, как это сделано! Заманить внутрь стен столько воинов и сжечь… И снова там был эмир Урман. Этот неуловимый урусский багатур не давал покоя Субедею от самой Коломны, полководец убеждал Бату, что бог Сульдэ возродил багатура, дав ему после смерти новое тело.
Хан вдруг усмехнулся: получается, что эмир Урман, если он все же был причастен к свершившемуся в Козелле-секе, сумел победить Субедея. Пусть руками кебтеулов самого хана, но он лишил полководца жизни и при этом сохранил своих людей, уведя их дальше на юг. У Бату сжались кулаки, заходили желваки на лице. Поддавшись первому порыву, он казнил Субедея и теперь остался совсем один. Кроме Орду, рассчитывать ни на кого нельзя. Теперь к эмиру Урману у него свой счет, теперь кто кого. Теперь у Бату- хана был главный враг – эмир Урман!
Эмир уходит в степь, рассчитывая, что и монголы отправятся туда же? Верно, но только совсем не за Урманом. В степь пора и без урусов. Но Бату найдет в степи проклятого багатура урусов и на сей раз выйдет против него в бою, чего не стал делать против Еупата, и снесет ненавистному урусу голову, как тот снес Хостоврулу! Степь не лес, там он не сможет уйти в леса и спрятаться.
Но никто не должен вмешаться в это противостояние, Бату желал сам уничтожить того, кто заставил его уничтожить Субедея. Для этого Кадан и Бури пойдут другим путем, да и Гуюку рядом делать нечего, эмира должен взять сам Бату.
К хану подъехал верный старший брат Орду.
– Воины обнаружили в лесу женщин и детей урусов.
– Много?
– Немного.
– Казнить на месте гибели наших воинов. Всех и безжалостно, утопить в крови!
Татары действительно вывели из леса женщин с одной из лодок во главе с княгиней Ириной, те упустили два весла, княгиню укачивало и пришлось приставать к берегу. Но вместо того, чтобы уходить хотя бы берегом, женщины с этой лодки зачем-то остановились. А когда немного погодя увидели в небе черный дым, и вовсе потеряли способность что-то делать. Это было большой ошибкой Анеи – посадить в одну лодку княгиню Ирину и ее ближних холопок и приживалок, не способных ни к чему. Но княгиня отказывалась разлучаться не только с маленьким князем, но и со своими девками. И вместо того, чтобы всеми силами догонять остальных, они принялись молиться за спасение душ погибших. Так и попались татарам, прочесывающим лес.
Женщин во главе с маленьким князем Василием (хотя сами татары об этом не знали) притащили обратно в сгоревший Козельск. И действительно попросту зарезали, окропив их кровью сгоревшие останки своих воинов. Татары все же взяли плату за гибель огромного числа штурмовавших город. Правда, заплатили как раз те, кто ни сопротивляться, ни даже бежать не сумел. Глупая плата…
Тело убитого Субедей-багатура тайно вынесли из ханского шатра ночью и так же тайно еще через день сожгли вдали от приходивших в себя туменов. Для верности делавшие это кебтеулы даже перебрались на другой берег реки, где явно не так давно останавливались урусы. Для костра багатуру собрали немного валежника и использовали чей-то большой деревянный крест, свежеструганный. Такие урусы вбивают в землю, когда закапывают своих покойников. Видно, кого-то недавно хоронили. На кресте что-то было выцарапано, но кто же умеет читать, да еще и по-урусски? Крест был свежим и горел плохо, напитавшиеся влагой ветки тоже, долго не удавалось развести достойный костер. Да разве можно тайно соорудить достойный багатура костер, кебтеулы ежились от одной мысли, что Потрясатель Вселенной наблюдает за ними с Неба, осуждая за то, что так обошлись с его любимым Верным псом. Один из кебтеулов даже прощения попросил, мол, не наша вина, исполняем волю хана. При этом им не пришло в голову просить прощения у неведомого уруса, могилу которого они осквернили.
Боялись ли они? Боялись только одного – что неверно поймут повеления хана и не так выполнят.
А боялись не зря, следующий за тайной ночью рассвет был для них последним. Хан не собирался оставлять в живых столь опасных свидетелей. Но никто из кебтеулов не удивился столь жестокому приказу, они спокойно приняли свою собственную смерть, ведь воин должен быть к ней готовым в любую минуту.
Хан постарался, чтобы правда о действительных потерях у этого Козельска не стала известна никому, но среди воинов все равно ходили слухи о множестве погибших. С этим надо было что-то делать, и Бату нашел выход, он сам объявил о потерях, чего никогда не делал раньше, конечно, уменьшив их раз в десять. И вообще, Батый вознамерился выкорчевать саму память о городе.
Повеление хана гласило: никто впредь не должен упоминать имени Козелле-секе, его называть только
