Злость – плохой советчик, это твердил не только Субедей, так говорил его великий дед. Требовалось успокоиться, но как это сделать, если вокруг стена деревьев?! Батый рванул на груди богато расшитый халат, в лесу ему не хватало воздуха, здесь слишком сильно пахло деревьями и болотом!
– Найди хорошую поляну, чтобы можно было посидеть и подумать…
Хан даже не оглянулся, прекрасно зная, что тот, кому предназначены слова, уже бросился выполнять.
И действительно, немного погодя сзади раздался тихий голос:
– Мы нашли такое место, хан…
Но пока искали, в голову Бату-хана пришло такое простое и правильное решение. Только что захвачено много пленниц-урусуток. Их прятали вдали от возможных путей движения монгольских туменов, хитро прятали. Но нашелся предатель, выдавший тайное место, воины, защищавшие женщин, погибли все до единого, а сами они настоящего сопротивления оказать не смогли. Если бы урусуток захватили не кебтеулы, быть им изнасилованными, но личная гвардия Батыя имела необходимое для здоровья количество пленниц всегда и на всех подряд не набрасывалась. Пока пленниц отогнали и держали отдельно, предстояло решить, что с ними делать завтра.
Батыя не интересовали эти женщины. Среди них не было той самой, что нужна ему. Одной- единственной, за которой так гонялся Бату-хан. Он даже не знал, красива эта урусутка или нет, кажется, красива, кажется, молода, главное, она бывала в его сне и едва не погубила тогда, а теперь на ней голубой плащ эмира Урмана, за которым идут остальные урусы-воины. И пока этот плащ развевается, а не сброшен в грязь с ее плеч вместе с головой, покоя хану нет!
Батый был готов обменять всех захваченных женщин на эту единственную, но она не давалась в руки. И вдруг хана осенило: он предложит урусам обмен! Батый был немало наслышан о способности урусов к самопожертвованию, не раз сталкивался с этим особенно у самых сильных воинов, а она сильна. Приехал в ставку, почти наверняка зная, что погибнет, князь Федор перед Рязанью, не бежал, не принял лестное предложение Еупат, предпочтя задержать монгольские войска ценой своей жизни, бросился на Кюлькана с копьем наперевес эмир Урман… Да разве всех их перечислишь, готовых отдать жизнь, только бы сохранить жизни сородичей.
Урусутка должна согласиться на обмен, иначе пленниц будут насиловать и мучить прилюдно, убивая медленно и жестоко, вытягивая жилы, чтобы кричали погромче, а не просто перерезая горло. Будут отрезать груди, протыкать животы раскаленными прутьями. Первым оставят жизнь и изнасилованных, изуродованных отправят к урусам, чтобы рассказали… И тогда урусутка в голубом плаще придет сама, иначе ее проклянут свои же.
Батыю так понравилась эта придумка, что он еще раз велел пока ничего не делать с плененными женщинами, а сам отправился на найденную поляну, чтобы поразмышлять в одиночестве.
Поляна и впрямь была удобной, не слишком большой, немногим шире двух полетов стрелы, но достаточной, чтобы десять его верных кебтеулов встали вокруг на расстоянии полета стрелы, а он сам сел в центре на пригорке. Остальную охрану Батый оставил в ставке. Так близко урусы подойти не рискнут, кебтеулов вполне достаточно.
Хан устроился на седле, положенном на землю, и поднял голову, вглядываясь в черное звездное небо, на поляне видеть его не мешали ветви деревьев. Небо было огромной-огромной черной воронкой, затягивающей в себя и одновременно оставляющей внизу, а потому бесконечной и вечной. Звезды здесь те же, что и дома, Батый смотрел, пытаясь по их перемигиванию понять подсказку. Субедей умел читать по звездам, но его давно нет.
Но сейчас Батый был доволен собой, настроение его улучшилось. Хан долго сидел, бездумно глядя в небо. Начала кружиться голова, пришлось закрыть глаза. Ночные звуки и запахи обступили его, словно только и ждали, когда придет. Какие-то шорохи, возня, дальний плеск, в лесу ухал филин, тепло, идущее от нагретой на солнце за день земли… Пусть это не степь, но и не болото.
Батый вдруг отчетливо вспомнил детство – самое легкое и радостное время жизни. Конечно, неприятностей тоже бывало немало, но какими смешными они сейчас казались… Поссориться с братьями из-за того, что кто-то ухватил больший кусок мяса из котла или сжульничал при игре на реке? Но на его стороне всегда был старший из братьев Орду, совсем не воинственный, добрый, немного медлительный. Орду – старший сын старшего сына Потрясателя Вселенной Чингисхана, власть должна бы перейти от Потрясателя сначала старшему сыну Джучи, а потом его старшему сыну – Орду.
Батый поморщился: отец не был создан для власти, он не хотел походов и завоеваний и мечтал только о спокойной жизни в своем улусе. Недаром вокруг столько говорили, что Джучи не сын Чингисхана, да и сам Потрясатель, похоже, до конца жизни в этом сомневался. Но Джучи не пережил отца, наследником Потрясателя стал Угедей. А вот наследником самого Джучи в его улусе не старший Орду, а второй – Бату. Именно Бату назвали на курултае джихангиром – главой похода на Запад. Конечно, ни для кого не секрет, что только из-за Субедея, именно его слово оказалось решающим.
Но все это в прошлом, хотя было совсем недавно, три года назад, а казалось, прошла вечность. В поход отправились несколько царевичей, в том числе сыновья Угедея Гуюк и Менгу и даже младший сын младшей жены Потрясателя Вселенной Кюлькан. Глупый Кюлькан нарвался на копье уруса и погиб, но не он мешал Батыю. Страшно мешал царевич Гуюк, только и выискивавший ошибки и неудачи своего соперника. Батый не знал покоя ни днем, ни ночью, ожидая требования Гуюка собрать совет для отстранения от командования походом.
Именно потому ему нельзя, никак нельзя долго гоняться за урусуткой по лесам, пора догонять остальных, не то Гуюк возьмет все в свои руки. И если удастся выманить эту урусутскую ведьму на приманку из пленниц (Батый и не собирался после того никого отпускать, напротив, решил замучить всех на виду у этой ведьмы!), то будет сэкономлено много времени.
Хан разозлился, ему так хотелось просто посидеть и подумать о чем-то приятном, а в голову снова и снова лезла эта урусутка. Ей не удалось выцарапать ему глаза тогда, во сне, теперь Батый сделает это с ней наяву! Вот кого будут терзать долго-долго, стараясь, чтобы каждая капелька ее жизни уходила медленно и мучительно…
Бату снова постарался отвлечь себя воспоминаниями детства. Чтобы лучше получилось, он попробовал… петь. Протяжные песни, которые напевала мать, укачивая, или отец, когда выезжал на охоту, лучше чего угодно другого, даже лучше запахов и звезд над головой, помогали забыть ужас урусутского похода и мысленно вернуться в далекое детство.
Это была не просто удача, а тот самый подарок Судьбы, который можно ждать полжизни и не дождаться. Мы разыскали женщин, те оказались под хорошей охраной, а нас всего десяток человек. Близко подобраться невозможно, монгольские кони обучены распознавать чужих и поднимать тревогу. Это не зима, когда можно было по-волчьи выть из сугроба, не будучи замеченными, и не лето, когда наши воины часами лежали в болотной воде, чтобы перебить собственный запах и подползти к пасущимся лошадям с трубками для плевков слепнями.
Оставалось только отойти подальше и обсудить там.
И вдруг двигавшийся впереди Паруш подал знак опасности. Мы замерли, вперед бесшумно скользнули сам эрзянин Паруш и наш Илья. Вернулся Илья, на ухо сначала Вятичу, а потом мне прошептал то, от чего у меня руки сами потянулись вперед схватить и придушить:
– Впереди на поляне в окружении десяти своих воинов сидит… Батый! До ставки далековато, можно попробовать… похитить.
Мы не сразу поверили, Илья перекрестился. Я заметила, как усмехнулся Вятич. Дальше счет пошел буквально на секунды, знаками Вятич распределил воинов вокруг поляны, ухнул филином, а потом пискнул пойманной мышью. Всем ясно – первый знак: будь готов, второй: вперед!
Мы двигались так тихо, что не спугнули и мышь, иначе нельзя, охрана у Батыя отменная, при малейшем шорохе выбьет нас луками на подходе.
Абсолютно неслышно появившийся рядом со мной Паруш прошептал на ухо, что до ставки далековато, хана окружили, все готово. Вятич кивнул, и над лесом разнеслось уханье филина. В ответ тихо выругался кто-то из охраны Батыя. Сам хан продолжал сидеть, напевая какую-то песню, протяжную и грустную. Я мысленно усмехнулась: чует гад свой последний час.
Батый действительно так задумался, что уже не слышал ни мышиной возни в траве, ни
