таком уголке природы. Молодцы, говорю, хозяева. Зуев расплылся в улыбке. Ребячливым стал. Говорит — это все она, Ка… Катерина Павловна!
Потом Зуев мечтательно рассуждает: а ведь можно было бы весь поселок увить зеленью. Взять бы за правило: приехали на новое место и будьте любезны садик с огородиком Заложить в первую очередь! И польза, и отдых, и дурные привычки всякие отбивает! Природа — наставница! А что — нет? Она многому научит, только не гоняй лодыря! Но ведь силой не заставишь людей! У телевизора, конечно, легче почивать.
И снова детство вспоминает. Послевоенные железные дороги. Побег из детского дома. (Второй раз). Отец погиб на фронте. Мать умерла. Тормозные площадки, тамбуры, подножки, а чаще крыши вагонов — вот родной дом Лешки, его жизнь. Зачем он ездил, чего искал? Может, видел что-то вдали, за семафорами, слышал что-то за гудками паровозов? Но мечтой, даже хорошей, сыт не будешь, Лешке постоянно хотелось есть… Где проводница сжалится, отломит горбушку хлеба или лепешки, где машинист, поворчав, кинет вареную картофелину, да чтоб больше на глаза не попадался, сорванец! Где сам что раздобудет.
Наконец Лешку поймали в последний раз, привели в милицию. Милиционер попался добрый. Накормил паренька, спросил, чего же он хочет, наконец?
— Хочу работать.
А было тогда Лешке десять лет.
Зуев любуется кустами малины, молчит.
Затем приглашает в дом. Дом щитовой, сборный. Живет в нем четыре семьи. У каждой семьи свое крылечко.
Минуем прохладные сени. Большая кухня. Две комнаты. Во всем видна заботливая рука хозяйки. Говорю Зуеву, повезло, мол, тебе на жену! Смеется, довольный. Отвечает: и ей — тоже!
Екатерина Павловна монтером пути больше двадцати лет отбухала. И вот, когда болезнь поприжала, на легкую работу перевелась, в контору. А все не терпится, гоношится. То калины принесет, то рябины. Развесит веточки в сенях. Зайдешь — лесом пахнет. А то за грибами сбегает километров за десять. Да и сам он любитель. Ни одну зиму без грибов не оставались.
Что еще рассказать про Екатерину Павловну? Зуев показывает на шторы. Видишь, вышивки? Повнимательней разгляди. Ну что, нравится? Тонкая работа? То-то. Ее работа! А ты погляди на ее руки. Не поверишь, что это она наузорила.
Почему ж не поверить? Цветы из палисадника перешли на шторы.
У Зуева все есть: стиральная машина, цветной телевизор, пианино. Всякая дорогая посуда в полированном буфете. Ковры. Чем еще удивить? Какие еще бы иметь «ценные» вещи? Машина легковая? Нет машины. И не надо. И без нее забот под завязку.
Придет с работы и сразу начинает по хозяйству крутиться. Все приделает, и за книги, за журналы, за газеты. Или садится сам сочинять.
Пришел однажды к нему: картошку чистит. Зуеву хоть на работе, хоть дома не надо говорить — то-то сделай, туда-то сходи. Сам все видит. Как был в детстве глазастым (возможно, от необходимости в скитальческой жизни все «узреть» вовремя), так и сейчас цепкий до любого дела. Ага, Катя за хлебом сходила, суп сварила, а на второе? Ага, сейчас картошку нажарит. К тому же любит Алексей жарить картошку с салом, что с ладонь толщиной, с луком, с яйцами. Щедро всего накладет, много яиц набьет, жареха что надо получается. Сковорода-то большая, разгуляться можно.
Чистит Зуев картошку, а возле ног котенок черненький вьется. Мурлычет, ходит вокруг, мяукает и снова мурлычет. Есть, наверно, просит. Но Зуев почему-то не замечает его. Котенок свое требует. Не отходит от ног. Зуев рассердился на котенка. Взял половник, зачерпнул супу и налил в блюдце, что стояло возле печки. Котенок еще громче замурлыкал, обрадовался, видать, но к блюдцу не подошел. Лишь посмотрел на него мимоходом, и тут же снова закрутился вокруг хозяина.
— С мясом суп! — закричал на него Зуев, смеясь. — Соскучился. Просит, чтоб погладили… Котенок и тот любит ласку, чуть погладь — и ручной… Так и человек. Не так что ли? Тянется человек к доброму слову, разве не ясно? А люди, о которых пишу, что, думаешь, не радуются? Кому не приятно про себя прочитать? Это только вид делают, что безразличны, Зуев пишет, мол, все пишет, болтает, мол, много. А если проедусь по недостаткам, делу польза?
— Польза, Алексей.
— Профессор, конечно, в чем-то прав. Мы все должны быть экономистами, все — поголовно!.. Согласен?
— Согласен, Алексей Степанович!
— Тогда и материально-техническое снабжение не будет куролесить, и планирование обмозгуется, правильно? А с бракоделов по-другому спросят, строго спросят, с карандашом в руках спросят! Все убытки до копейки подсчитают! Натуфтили, дорогие товарищи, угробили государственные денежки — платите, субчики-голубчики, из своего кармана! Верно? Вот недавно про Кирова прочитал…
И рассказывает, как однажды, Сергей Миронович Киров поднял то ли гвоздь, то ли кирпич и спросил рабочих: почему мимо проходите? Это ведь народное добро!
Зуев спрашивает:
— А на самом деле, почему мимо проходили? Почему и сейчас проходим мимо? Лень нагнуться? А почему — лень? Но не только лень… Вот тут у профессора, по-моему, накладочка вышла. Можно сказать, главного не учел. Того, что деньги портят некоторых людей… Выход? Надо за совесть зацепить поглубже. И требовательность повысить. Ко всем. Поголовно!
Зуев раскипятился. И чтобы успокоиться, взял на руки орущего во всю мочь котенка. Стал гладить его. Тот успокоился, мягко заурчал, словно в сон погрузился. Даже глаза зажмурил. Зуев поглядел на него, усмехнулся:
— Думаешь, у меня есть время с тобой заниматься?.. Ишь ты, пригрелся. И мяса не надо! Чудной. Поглядел бы на тебя профессор!..
Однажды зашел к Зуеву. Он веселый. Смотрит на меня загадочно. Потом говорит:
— Все-таки два раза я ради денег писал…
Я догадался: разыграть хочет. По его детско-лукавой улыбке вижу. Говорю: очень интересно — расскажи.
— Этому никто не верит. И ты тоже скажешь, сочиняет Зуев, а это правда.
Стал рассказывать, делая паузы и не переставая смеяться.
Говорит, что в первый раз… шесть тысяч заработал, в другой — двадцать две! Что, не веришь? Загнул слишком, да? На вот почитай, в газете об этом даже написали. Протягивает пожелтевший листок, сложенный вдвое: «Трудовая жизнь». Для меня, значит, специально приготовил.
Читаю: «…Алексей взмахнул еще раз костыльным молотком и опустился на насыпь. Сил больше не было. Пить! Холодная вода текла за майку, а он все пил, пил и пил… Утром болели поясница, руки. Ныли кровавые мозоли на ладонях. На доске нормировщика Алексей отыскал свою фамилию и в графе «заработок» увидел цифру — «один рубль». Невесело усмехнулся.
— Что, брат, не густо? — пробасил над ухом приятель. И издеваясь, продолжал: — От такой работенки не будешь богат, а будешь горбат. Плюнь, Леха, на эти пути-дорожки, махнем туда, где ждет нас жар- птица… Можешь мне верить. Не поверил Алексей. Остался…»
Я смотрю на Зуева — разыграл все-таки, хитер однако! А он смеется и говорит:
— Ты дальше, дальше читай! Там, где я уже на ноги встал, вот тут…
Читаю: «Как-то задержали рабочим выплату премиальных. Сумма приличная, шесть тысяч рублей. Год тянулась непростительная волокита. Алексей берется за перо. Ушло письмо в «Омскую правду». Вскоре премию выплатили, виновных наказали.
— Спасибо тебе, рабкор, — сказали Алексею товарищи, — по мог!»
Зуев смотрит на меня и смеется. Но уже иначе, не по-детски. Понял ли я чего-нибудь или нет? Губы — в улыбке, а глаза — остры.
Ну, а дальше?
Рассказал, что второй раз «выколотил» премию двадцать две тысячи. За работу в Ульяновской
