в нашем присутствии.
— Причина вообще одна, — сказал Кир-Кор. — Та, которую мы обсуждаем, эвархи. Среди миллиардов жителей Земли едва наберется две-три сотни ухватистых интротомов, и случайная встреча с феноменальным землянином у грагала практически равна нулю. Поэтому я, как верно отметил хальфе, могу позволить себе роскошь появиться в обществе людей и без пресловутой «шубы». В обществе обычных людей, разумеется, не сенситивов. Иное дело — общество эвархов! Почти каждый из вас — интротом, а каждый третий — мощный псиманант. Я даже не представляю себе, как вы ухитряетесь регулировать общение между собой при постоянно открытых пси-контурах! Вероятно, вас выручает культура пси- энергетической толерантности. Грагалы лишены такого рода культурных традиций, им остается завидовать вам. Лично я не обладаю готовностью… или смелостью, если хотите, бестрепетно интротомировать чужую мысль и безоглядно излучать свою. Других причин сдерживать свою псиманацию в вашем присутствии у меня нет.
— По-моему, — сказал Ледогоров, — объяснения грагала естественны, доводы обоснованны. Кто- нибудь возразит?
— Я. — Хальфе вскинул руку и ткнул в зенит темным от загара пальцем. — Утверждение грагала, что ему якобы нечего от нас скрывать, так и не рассеяло моих сомнений.
Ткнул пальцем в зенит и фундатор:
— Грагал обещал ответить на любой вопрос, но это не значит, что он не видит разницы между устным ответом и результатами беззастенчивой интротомии.
— Мы с тобой тоже не слепы, фундатор, однако ни ты, ни я не гасим псиманацию друг перед другом.
— Ну… если не учитывать при этом маскировочный многослойный мимесис.[4] — Было заметно, как Агафон пожал плечами под мешковиной.
— Грагалы всегда достаточно гибко используют свои пси-энергетические возможности, — не сдавался хальфе.
— Да, но они не владеют искусством мимесиса и, в отличие от нас, совершенно беззащитны перед интротомией, если пси-контур открыт. Мне, к примеру, неловко интротомировать беззащитного псимананта. Это все равно что разглядывать обнаженного человека из-за угла.
Умар Ибн-Махмуд ал-Хорезми снова дернул себя за кончик бородки, но указывать загорелым перстом в остекленный зенит почему-то раздумал.
Из шеренги выдвинулся махариши Ксюм Пикчу по прозвищу Спартак — самый загадочный для Кир- Кора участник экседры (и самый, пожалуй, грузный; махариши едва умещался в мешке: ритуальная мешковина плотно облегала его тело — как боевые доспехи торс гладиатора). Кир-Кор был много наслышан об этом таинственном человеке и, хотя никогда раньше не видел его в лицо, узнал о присутствии махариши в первые же секунды своего визуального ознакомления с полукругом философов: любуясь этнической пестротой босоногих эвархов, он вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд, обостренный сильнейшей пси- реактивностью. Так бывает, когда в толпе псиманантно индифферентных землян один грагал внезапно встречает другого… Он с интересом посмотрел в глаза махариши: зрачки были окружены сплошной радужкой цвета самородного золота. Золотые в буквальном смысле этого слова глаза не имели обычной для глаз человека склеры…
На большой, как котел, коротко стриженой голове златоглазого в районе темени одиноко торчал султанчик подкрашенных охрой волос, туго перетянутых у основания цветными нитями. Качнув султанчиком, златоглазый представился:
— Ксюм Пикчу, риши кояженги «Пемидум по Восемнадцати Видящих». — Приложил руку к груди и с достоинством поклонился. — И да примет всех нас судьбоносное время Ампары всадниками на магических белых конях Лун-та! — Голос у него был негромкий, но проникающе-звучный, произношение четкое, ясное.
Коснувшись своего лба средним пальцем правой руки — чуть выше переносицы, где, как показалось Кир-Кору, прилипла капелька засохшей крови, — адепт магической кавалерии продолжил:
— Право грагала держать пси-контур закрытым настолько очевидно, что это просто не может быть предметом дискуссии. Римпотши, риши и махариши тоже не испрашивают у кого-либо особого позволения уходить в нек. Уходят в нек, когда им заблагорассудится и где угодно — в нижних мирах, в средних, а бывает, и в верхних, если того требует обстановка, и даже высшие силы своевольного Логоса не могут им в этом препятствовать. Узелок спора, только что развязанный фундатором, возник, на мой взгляд, из-за невнятности самого вопроса. Иными словами, Умар Ибн-Махмуд ал-Хорезми хотел выяснить у грагала не совсем то, о чем спрашивал. Я попробую поделиться с вами догадкой о том, что именно беспокоит хальфе. На мой взгляд, хальфе одолевают сомнения: не связан ли уход грагала в глубокий нек с тем обстоятельством, что ему хочется скрыть от нас кое-какие подробности о Планаре… Возможно, я ошибаюсь. Если да — Умар Ибн-Махмуд ал-Хорезми поправит меня. Благодарю эвархов и грагала за долготерпение и внимание, с которым я был выслушан на этой экседре.
Махариши снова коснулся лба средним пальцем правой руки, и Кир-Кор увидел, как темно-багровая, почти черная капля засохшей крови вдруг ожила: быстрыми переливами стала менять свой цвет от исходного к серебристо-белому и обратно — через гамму пурпурных, сердоликовых, алых и розовато-желтых тонов. Световая дисперсия «капли» подсказала ему, что это — какой-то необычный кристалл-самоцвет, оформленный в виде миниатюрного кабошона. Кир-Кор подумал: «Уж не частица ли это знаменитого камня Чинтомани из тибетских легенд?..» И еще он подумал, что если догадка верна, то махариши, награжденный кем-то когда-то за что-то гладиаторским прозвищем Спартак, наверняка очень крупная величина в эзотерическом мире Азиатского континента. Возможно, даже — один из Девяти Неизвестных…
Внезапное появление самоцвета на лбу златоглазого ни у кого из эвархов почему-то не вызвало заметного интереса. Взоры присутствующих были обращены на хальфе. Глава аскетов, будто очнувшись, бесцельно ощупал на себе ритуальную мешковину (как это сделал недавно лунный экзарх) и не слишком охотно признал:
— Махариши близок к истине, коллеги… Прошу меня извинить, но мои сомнения действительно таковы.
— Это существенно, — подытожил фундатор с нескрываемым огорчением. — Сомнения хальфе относятся к той группе вопросов, без ответов на которые мы не в состоянии выполнить свои обязательства перед МАКОДом. То есть не можем сейчас достаточно объективно оценить правомерность пребывания грагала Кирилла Всеволодовича Корнеева на Земле.
Воцарилась гнетущая тишина. Кир-Кор с совершенной ясностью осознал: желанный отпуск повис буквально на волоске. Дунь — оборвется!..
Из полукруга примолкших философов вышел препозитор Европейской коллегии футурологов Базил- Базилио Джоловаччи, кивнул Кир-Кору, то ли здороваясь персонально, то ли напоминая на всякий случай об их давнем знакомстве, состоявшемся в читально-демонстрационном зале библиотеки Ватикана.
Его продолговатое холеное лицо с припухлыми губами и зорким взглядом круглых, как у птицы, глаз, обрамленное напуском подбритых вкосую височков, казалось надменным. Гладко причесанную у висков голову препозитора от лба до затылка пересекала широкая полоса коричневого от загара безволосья. Базил-Базилио Джоловаччи сказал:
— Не знаю, кто или что тому виной, однако созданная вокруг грагала искусственная, я считаю, ситуация не украшает нашу экседру, отнюдь. Да, действительно, не очень приятно общаться с собеседником, у которого полностью закрыт пси-контур и даже погашена аура. Вместо пси-эманации от нашего гостя исходит холодная пустота — как от каменного столба. И все-таки упрекать в этом грагала неэтично, коллеги. Ибо фактически мы упрекаем его за некие способности, которыми не обладаем сами…
— Которыми не обладает ни один землянин, — уточнил глава Уссурийского экзархата Влас Щербас, моложавый, всегда ироничный левитатор девидеры гласиров. — На всякий случай я приношу здесь свои извинения махариши, однако мне кажется, даже он, упоминая про «глубокий нек», не имел в виду полное угасание собственной ауры.
Слабая усмешка тронула кончики губ Ксюма Пикчу. Он глянул на левитатора золотыми глазами, но ничего не сказал. Мини-кабошон на лбу махариши теперь пульсировал белыми искрами, как светлячок.
