политике в частности. Числить Сталина приверженцем идеи 'мировой революции' или, выражаясь словами Д. Волкогонова, лидером, руководствующимся 'коминтерновским мышлением', – верх нелепости»[1265]1.
М.Г. Николаев взял в свои союзники Л. Троцкого и привел его высказывания, относящиеся ко второй половине 1930-х гг., которые как раз и демонстрируют непонимание действий Сталина. «Международная политика, – писал Л. Троцкий, – полностью подчинена для Сталина внутренней. Внутренняя политика означает для него, прежде всего, борьбу за самосохранение... Гитлер не может разрешить своей исторической миссии иными путями. Победоносная наступательная война должна обеспечить экономическое будущее германского капитализма и вместе с тем национал-социалистский режим.
Иное дело Сталин. Он не может вести наступательной войны с надеждой на успех. К тому же она не нужна ему. В случае вовлечения СССР в мировую войну с ее неисчислимыми жертвами и лишениями все обиды и насилия, вся ложь официальной системы вызовут неизбежно глубокую реакцию со стороны народа, который совершил в этом столетии три революции. Никто не знает этого лучше, чем Сталин. Основная идея его внешней политики – избежать большой войны»[1266]2.
Между тем Сталин все годы, что находился у руководства партией и страной, не оставлял идеи о большой войне, в ходе которой появятся возможности для расширения «фронта социализма». В этом смысле он был последовательным учеником Ленина. Он твердо усвоил то положение, что революции вырастают из войны, ярким подтверждением чего была сама Октябрьская революция. Неудачи осуществления пролетарской революции в 1919 г. в Венгрии, в 1920 г. – в Польше, в 1923 г. – в Германии, в 1924 г. – в Болгарии не повлияли на долгосрочные намерения Сталина. Он умел ждать своего часа и был не только абстрактно верен идее, но и деятельно готовил ее реализацию. В последнее время историки многократно приводили высказывание Сталина по поводу будущей войны, которое он сделал на январском 1925 г. пленуме ЦК: «Если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, – нам придется выступить, но выступить последними. И мы выступим для того, чтобы бросить решающую гирю на чашку весов, гирю, которая могла бы перевесить»[1267]3.
В письме А.М. Горькому 17 января 1930 г. по поводу рассказов о войне он высказался следующим образом: «Нам нужны такие рассказы, которые подводят читателей от ужасов империалистической войны к необходимости преодоления империалистических правительств, организующих такие войны. Кроме того, мы ведь не против всякой войны. Мы
В начале 30-х гг. произошла окончательная переориентация Сталина на милитаризацию страны. Это подтверждается его письмом К. Ворошилову от 7 мая 1932 г., в котором он согласился с основными предложениями М.Н. Тухачевского, сделанными в его записке от 11 января 1930 г. Предполагалось доведение численности армии до 6 млн. человек и соответственно насыщение ее современной военной техникой. Если армия в 3–3,5 млн. рассматривается как армия обороны, то вдвое большая – это уже армия наступления[1269]5.
Вместе с тем откровенно о будущей войне Сталин практически не высказывался. Наоборот, в своих речах, рассчитанных на публику, он говорил о мире, а, касаясь вопроса о конкретных действиях власти, просто лгал[1270]6. Осознание этой важнейшей характеристики личности Сталина чрезвычайно важно для понимания подлинных его действий и намерений. Нельзя принимать за чистую монету такой, к примеру, пассаж его речи на XVI съезде ВКП(б), где он говорил о политике мира, которую «будем вести и впредь всеми силами, всеми средствами. Ни одной пяди чужой земли не хотим. Но и своей земли, ни одного вершка своей земли не отдадим никому»[1271]7.
В качестве классического примера сталинской лжи можно привести отрывок из его речи на этом же съезде в связи с событиями в Китае. В нем присутствует и характерный для Сталина прием повтора, который он применял для большей убедительности. «Нужно считать окончательно проваленной лживую версию о том, что работники русских посольств в Китае являются виновниками нарушения 'мира и спокойствия' в Китае. Русских посольств давно уже нет ни в южном, ни в среднем Китае. Но зато имеются английские, японские, германские, американские и всякие иные посольства. Русских посольств давно уже нет ни в южном, ни в среднем Китае. Но зато имеются немецкие, английские и японские военные советники при воюющих китайских генералах. Русских посольств давно уже нет там. Но зато имеются английские, американские, немецкие, чехословацкие и всякие иные орудия, винтовки, аэропланы, танки, отравляющие газы. И что же? Вместо 'мира и спокойствия' мы имеем теперь в южном и среднем Китае самую разнузданную и самую разорительную генеральскую войну, финансируемую и инструктируемую 'цивилизованными' государствами Европы и Америки. Получается довольно пикантная картина 'цивилизаторской' работы капиталистических государств. Неизвестно только, при чем тут русские большевики?»[1272]8.
Как стало известно из рассекреченных источников, коммунистическое руководство и сам Сталин способствовали именно такому развитию событий в Китае, но держали свои действия в глубокой тайне. Достаточно привести в качестве подтверждения ряд документов, хранившихся под грифом «особая папка». Постановлением Политбюро от 7 мая 1925 г. Л.М. Карахану было предложено «соблюдать большую конспиративность в переписке... Чичерину принять меры к установлению такой техники сношений с полпредством в Китае, которая бы гарантировала их наибольшую конспиративность»[1273]9. Постановлением Политбюро от 4 марта 1926 г. «ввиду трудного положения народных армий считать возможным передать в распоряжение Фына 10 млн. патронов в кредит с условием обеспечения полной конспиративности их перевозки»[1274]10. Сам Сталин передавал свои распоряжения работникам советского полпредства в Китае шифром и подписывал «Коба»[1275]11.
В тех вопросах, которые Сталин хотел скрыть, он в полной мере использовал преимущества созданного им механизма власти. В результате только те действия оказывались раскрытыми, которые имели шумные последствия. Сам же процесс выработки решений, их принятия и даже претворения в жизнь во многих случаях так и остался тайным. Приведу еще один характерный пример, который позволит понять смысл общих действий Сталина. На февральско-мартовском 1937 г. пленуме ЦК случайно разговорился Я.Б. Гамарник и оставил для Истории следующее свидетельство: «...В конце 1931 г., я помню, в Центральном Комитете т. Сталин поставил вопрос о том, что необходимо в срочном порядке перебросить частицу нашей авиации на Дальний Восток, и Центральным Комитетом была послана телеграмма т. Эйхе – Сибкрайкому, он помнит, вероятно, и Дальневосточному крайкому, чтобы в срочном порядке были построены ангары для приема авиации, и я помню, что т. Сталин предложил нам написать проект такой телеграммы, но при этом предупредил: не печатайте эту телеграмму на машинке, напишите от руки и дайте мне и т. Молотову на подпись.
Он исходил из того, что все-таки переброска на Дальний Восток делалась сугубо секретно, он исходил из того, чтобы машинистка, даже, видимо, самая проверенная, не была информирована об этом мероприятии... Тогда уже встал вопрос о переброске нескольких сибирских дивизий на Дальний Восток. Тов. Сталин нас предупредил: не отдавайте об этом приказа из Москвы, а вот Гамарник поедет, пусть там, на месте, в Новосибирске скажет командующему о переброске дивизий на Дальний Восток. И я должен сказать, что только самый узкий круг, даже у нас в Наркомате, знал об этих мероприятиях. И вот т. Эйхе помнит, что приехал я с группой наших военных работников в Новосибирск, и там все эти мероприятия были проведены... тогда была проявлена величайшая бдительность и конспирация, которые принимались нами, как я говорил, по указанию т. Сталина. И благодаря этому нам ведь удалось в первые месяцы совершить значительные переброски на Дальний Восток. Причем, по свидетельству ОГПУ, японцы первое время не знали о наших перебросках, во всяком случае, не знали о размерах наших перебросок»[1276]12.
Заявляя о мирных намерениях в своих публичных выступлениях, военные и партийные работники, «встроенные» в систему сталинской власти, последовательно готовили себя к участию в будущей войне. «Мы, большевики, в Красной Армии, – говорил тогда же Я.Б. Гамарник, – понимаем всю огромную ответственность, которая лежит на нас перед нашей партией, перед страной, в деле подготовки обороны
